Все рассмеялись, потому что никто не сожалел о смерти Тиммонса, причинившего Бюро столько неприятностей.
Ник грустно улыбнулся и ничего не ответил; он чувствовал, что необратимо уже превратился в общего козла отпущения и стал постоянным объектом для шуточек. Вдалеке за окном в мягких лучах послеполуденного солнца убегали к границам Оклахомы нахмурившиеся зеленые горы Уошито. Он вернулся к своему документу, который был свидетельским показанием, доставленным из полицейского управления штата Нью-Мексико. Какой-то мототехник сообщал, что видел Боба Снайпера за рулем “мерседеса” 86-го года выпуска. Сам Боб, по словам техника, был громадных размеров и со страшным лицом. Это был общий для всех докладов элемент: все почему-то считали, что Боб был настолько наглым и самоуверенным, что мог позволить себе спокойно разъезжать по дорогам при дневном свете. Эти люди смешивали в одну кучу свое собственное представление о Бобе и те факты, которые они черпали из прессы. В результате же получались иногда совершенно нелепые вещи.
На всю комнату зазвонил телефон, и кто-то поднял трубку.
— Эй, Ник, это тебя.
Ник подошел к телефону:
— Ник Мемфис слушает.
— Ник, это Уолли Дивер.
Ник почувствовал, что сердце в груди забилось чуть быстрее:
— Привет, Уолли, как твои дела? Ты получил фотографии?
— Да-а… — протянул Уолли, и Нику не понравилась какая-то новая интонация, появившаяся в его голосе.
— Это что, не он? — быстро спросил Ник. — Я имею в виду… не тот человек, с которым ты разговаривал в Картахене? Разве это не Эдуарде Ланцман из Национальной полиции Сальвадора?
— Черт, Ник. Тут такая дьявольски неприятная вещь. Мне жаль, что я не могу это хоть как-то объяснить… Я не могу рассказать тебе… но… я не знаю… Я виделся с Эдуарде только один раз на этой встрече, которая длилась всего день или два. Многие знакомились на обеде, уже достаточно выпив… поэтому я не могу сказать, что знаю его хорошо. Мы просто обменялись визитками, ну, ты знаешь, полицейские всегда так делают. Ну, а эти фотографии…
— Что?
— Ник, смерть… она никого не щадит. Может быть, это и он, а может, и нет. Все может быть. Вероятность всегда сохраняется… Может быть, да… Но… может, нет. А фото на паспорте?
— Там он не совсем похож на себя.
— А что с побочными уликами?
— Ничего. Он нигде не числится, нигде не проходит, по крайней мере в тех источниках, до которых мы можем добраться. Ты же знаешь, что у меня нет денег, чтобы съездить туда разобраться. Сальвадорцы сообщают, что вообще его не знают. Плюс еще все запросы делаются через наши официальные каналы, то есть через госдепартамент, в котором слишком много лентяев и лжецов.
— Да, именно поэтому я оттуда и свалил, Ник. Слишком много лжецов. Послушай, Ник, честно говоря, эта старая дохлятина не проходит ни по каким каналам. По совести… я, видимо… не смогу встать перед большим жюри и…
— Хорошо, я понял.
— Ну и прекрасно.
— Но скажи мне только одну вещь: могло случиться так, что это был именно он? Ну хоть как-то это мог быть он? Без всяких, только для меня.
— Да, Ник, да. Мог быть.
— Спасибо, Уолли.
— Но только знаешь. Ник, я не советую тебе раздувать это дело.
— Конечно, — ответил Ник, — не буду.
Но он понял, что уже не сможет отказаться от своей затеи.
Она сидела рядом и накладывала ему новые бинты.
— Вы, наверное, незаурядный человек, сержант Суэггер. Мне иногда кажется, что на земле нет такого оружия, которое бы не испробовали на вашей шкуре. Вряд ли кто еще смог бы пережить все это.
— Да, меня немножко пощекотали, мэм.
— Я насчитала… э-э, четыре пулевых ранения. Это, наверное, старые раны. А вот эти две раны — новые. Сколько же на вас всего таких отметок? Пять? Шесть? Семь? Вы напоминаете мне кусок швейцарского сыра, сержант.
— Я был ранен всего три раза. Дважды — в первый свой приезд во Вьетнам, ни разу — во второй, и третье ранение я получил во время своего третьего, последнего, пребывания во Вьетнаме. Оно было самым тяжелым. Пуля попала в бедро и превратила его в щепки. Мне склеили его каким-то чудом. Даже не знаю, как им это удалось. Я уже думал, что всю оставшуюся жизнь буду прикован к инвалидной коляске. А вот эта старая дырка — это не от пули.
— А от чего?
— Вы даже не поверите: это от карниза для занавесок.
— О, это уже новое оружие. Его применила, мне кажется, ваша жена. Клянусь, вы дали ей для этого достаточно поводов.
Он рассмеялся:
— Моя тетя. Сестра моей матери. Добрая женщина. Я помогал ей как-то по хозяйству на ферме. Это было в 1954 году. Мне было тогда восемь лет. Тетя вешала занавески в комнате. Внезапно она потеряла равновесие и, падая, воткнула карниз прямо мне в бок. Больно почти не было. Крови было много, а вот боли совсем не чувствовалось.
— Да, я это уже поняла.
— Это произошло как раз перед смертью моего отца. Где-то за год. Помню, это был для нас очень счастливый год… Позвольте мне вас спросить, как вы думаете, сколько еще времени я проваляюсь, прежде чем смогу встать на ноги? Чем дольше я здесь нахожусь, тем больше навлекаю на вас неприятностей.
— Думаю, недели две-три. Не беспокойтесь. Соседи уже не раз видели живущих здесь мужчин. Я многим нравлюсь в этом квартале, но живу как-то все равно сама по себе.
Он грустно кивнул головой. Эта фраза ему явно не понравилась, но он изо всех сил старался показать, что все это его совсем не касается.
— Ну и как долго вы вот так были?..
— В смысле? — поинтересовался Боб.
— Вы что, не понимаете, о чем я говорю? Не прикидывайтесь! Я имею в виду женщин. Когда вы последний раз были с женщиной? Женским полом!
— А-а, это! Не помню.
— Месяц? Год? Десять лет?
— Ну, не десять лет. Может быть, чуть больше года. Правда, я не уверен.
— И вы так легко могли без этого обходиться?
— У меня были другие дела, которым я уделял больше внимания, чем этому.
— Я вам не верю.
Он на минуту задумался, оценивая ее слова.
— Я не нарываюсь на комплименты, но говорят же: “Будь проще, проще…”
— Энн Ландерс?
— Нет, — ответил он, — это сказал старик Тороу из Вальдена. Он тоже, как и я, жил и бродил по этому свету в одиночестве. Вот так. Я тоже хотел жить проще. Никаких желаний, никаких беспокойств, никакого сексуального голодания. Только винтовки. Теперь я понимаю, что это было полным сумасшествием с моей стороны.
— Итак, вы уединились и стали Генри Тороу, но уже не из Вальдена, а из Арканзаса? — спросила Джули.
— Когда у меня в руках была винтовка, я чувствовал себя прекрасно. Я всегда любил винтовки.
