— Не откроют. Я в этом уверен, — вновь покачал головой Мэллори. — Даже если они подозревают нас, даже если они уверены, что мы-то и есть те самые серые страшные волки, они будут до глубины души потрясены, узнав от мальчишки, что у нас есть документы и пропуска, подписанные самим Гребелем. Им известно, с генералом шутки плохи, и к стенке может поставить.
В общем, вы поняли, о чем я. Поэтому эти парни свяжутся со штабом. Комендант такого маленького острова не посмеет задержать людей, которые могут оказаться агентами самого герра генерала. Как он в таком случае поступит? Пошлет шифровку в Вати, что на Самосе, и будет кусать ногти в ожидании ответа.
Генерал сообщит, что в глаза нас не видел, и спросит, почему нас не расстреляли к чертовой матери. — Взглянув на светящийся циферблат, Мэллори добавил:
— У нас в распоряжении по крайней мере полчаса.
— А нам что делать? Доставать бумагу и писать завещание? — покосился на него Миллер. — Так не пойдет, шеф. Надо что-то предпринять.
— Не беспокойтесь, капрал, — улыбнулся Мэллори. Что-нибудь предпримем. Затеем пикничок на палубе.
В вечерней тишине затихли последние слова «Лили Марлен», которую горланили пятеро. Это был изуродованный при переводе на новогреческий вариант, уже третья их песня. Орали во всю глотку, чтобы обрывки песен услышали часовые на башне, откуда дул ветер. Притоптывали ногами и размахивали бутылками они вполне убедительно. Только слепой и глухой не поймет этого.
Мэллори мысленно улыбнулся, представив себе полную растерянность немцев, сидящих на башне. Так не ведут себя вражеские лазутчики. Особенно те, кто знает, что их вот-вот накроют.
Поднеся ко рту бутылку, Мэллори делал вид, что пьет, потом поставил ее на палубу и медленным взглядом обвел сидевших на корточках Миллера, Брауна, Стивенса. Андреа с ними не было.
Мэллори знал, что Андреа сидит, согнувшись в три погибели в рулевой рубке с мешком из прорезиненной ткани за плечами, в нем гранаты и револьвер.
— Начали, — решительно произнес Мэллори. — Теперь и у тебя есть возможность отличиться. Надо вжиться в роль. — С этими словами он, набычась, ткнул Миллера в грудь и заорал.
Миллер ткнул того в ответ. С минуту оба сидели, отчаянно жестикулируя и осыпая друг друга бранью, подумал бы всякий со стороны. В следующее мгновение Миллер поднялся на ноги, покачиваясь, как пьяный, и занес над капитаном кулак.
Новозеландец вскочил, и оба принялись инсценировать потасовку.
Янки нанес боковой удар, Мэллори грохнулся о рулевую рубку.
— Пора, Андреа, — не оглядываясь, произнес он негромко.
— Осталось пять секунд, удачи тебе. — Вскочив, капитан схватил бутылку и с размаху опустил ее, целясь в Миллера.
Капрал увернулся и что есть силы пнул новозеландца. Тот завопил от боли, ударившись голенями о планширь, постоял мгновение, отчаянно размахивая руками, словно хватаясь за воздух, и бултыхнулся в реку. С полминуты продолжалась суматоха, слышен был шум и гам. За это время Андреа надо было доплыть под водой до излучины реки. Мэллори бил ногами по воде, пытаясь забраться на борт. Схватив отпорный крюк, Миллер норовил огреть капитана по голове, его товарищи, вцепившись в капрала, повалили его на палубу и помогли Мэллори выбраться из воды. А уже в следующее мгновение, как ведется исстари, оба недавних противника сидели, обнявшись, на крышке люка и распивали только что откупоренную бутылку.
— Превосходно, — с одобрением отозвался Мэллори. Капрал Миллер заработал своего «Оскара».
Американец промолчал, угрюмо разглядывая бутылку в своей руке.
— Не по душе мне это, шеф, — проговорил он, наконец, с несчастным видом. — Надо было отпустить меня с Андреа. Он один против трех. А фрицы на чеку. — Укоризненно посмотрев на Мэллори, янки добавил:
— Вы ж сами говорили, что операция чертовски важная!
— Так оно и есть, — согласился новозеландец. Потому-то я и не послал с ним ни вас, никого другого. Мы бы ему только помешали. Ты еще не знаешь Андреа, Дасти. — Эта неожиданная дружеская фамильярность капитана обрадовала американца. — Никто из вас его не знает. А я знаю. — Показав на четкие очертания сторожевой башни на фоне вечернего неба, Мэллори продолжал:
— На первый взгляд это веселый, добродушный толстяк. — Помолчав, капитан заговорил вновь. — Он уже карабкается по склону, словно кошка. Самая крупная и опасная кошка из всех, каких вам доводилось видеть. Если немцы не окажут сопротивления, он их не тронет. Он никого не станет убивать напрасно. И все равно у меня такое чувство, словно я приговорил этих троих несчастных к электрическому стулу и сейчас включу рубильник.
— И давно вы его знаете, шеф? — спросил потрясенный Миллер.
— Давно. Андреа служил в регулярной армии, участвовал в албанской войне. Совершал вылазки со своим отрядом, наводя ужас на итальянских солдат из дивизии «Тосканские волки». Я слышал много рассказов о его подвигах — не от самого Андреа. Хотя рассказы эти невероятны, они правдивы. Мы с ним познакомились позднее, когда пытались удержать Сервийский перевал. Тогда я был всего-навсего связным офицером при штабе бригады, скомплектованной из новозеландцев и австралийцев. Что же касается Андреа… — Для пущего эффекта Мэллори сделал паузу.
— Андреа был подполковником девятнадцатой моторизованной дивизии греческой армии.
— Кем? — удивленно спросил Дасти Миллер. Стивенс и Браун недоверчиво посмотрели на капитана.
— Подполковником. Обошел меня по служебной лестнице. Испытующе посмотрев на товарищей, Мэллори улыбнулся. — Теперь Андреа предстает в ином свете, не так ли?
Подчиненные его молча кивнули. Вот-то на! Добродушный простак Андреа, оказывается, важный чин. Теперь многое стало понятным в Андреа — и его спокойствие, его твердость и решительность в поступках и прежде всего полнейшее к нему доверие со стороны Мэллори, когда приходилось с ним советоваться. Миллер вспомнил, что капитан ни разу не отдавал греку приказаний, а ведь, когда нужно применить власть, новозеландец делал это.
— После сражения на перевале вся жизнь у Андреа пошла наперекосяк. Андреа узнал, что Триккалу, провинциальный городок, где жили его жена и трое дочерей, «юнкерсы» и «хейнкели» сровняли с землей. Он приехал домой, но выяснилось, что бомба замедленного действия угодила в садик перед самыми окнами, на оставив от дома камня на камне.
Закурив сигарету, сквозь клубы табачного дыма взглянул на очертания башни. Помолчав, заговорил вновь.
— Единственно, кого он встретил, это свояка Грегориоса.
От Грегориоса он узнал о зверствах болгар во Фракии и Македонии. Там жили его родители. Они оба переоделись в немецкую форму — догадываетесь, как он ее раздобыл, захватили немецкий грузовик и поехали в Протосами. — Сигарета в руке Мэллори внезапно сломалась, и он щелчком выбросил ее за борт. Жест этот удивил Миллера: суровому новозеландцу чуждо было проявление чувств. Но в следующую минуту Мэлдори спокойно продолжал:
— Они приехали к концу дня печально знаменитой протосамской резни. Грегориос рассказывал мне, как переодетый в немецкую форму Андреа с улыбкой наблюдал, как девять или десять болгарских солдат сталкивали греков в реку, связав их попарно.
Первыми сбросили его отца и мачеху. Оба были уже мертвы.
— Господи Боже! — воскликнул Миллер, утратив свое обычное спокойствие. — Такого не может быть!
— Ты ничего еще не знаешь, — оборвал его Мэллори. Сотни греков в Македонии погибли таким образом. Большей частью их топили живьем. Тот, кто не представляет себе, как греки ненавидят болгар, не ведает, что такое ненависть… Распив с солдатами пару бутылок вина, Андреа узнал, что именно они днем убили его родителей; те вздумали оказать сопротивление. С наступлением сумерек он пробрался в железный ангар, где солдаты разместились на ночлег. Кроме ножа, у Андреа ничего не было.
Оставленному у дверей часовому он свернул шею. Проникнув внутрь, запер дверь и разбил
