мог придумать. — Так рассказать?
Де Грааф вздохнул и кивнул в знак согласия.
— На свой лад? Он снова кивнул.
Я спросил Белинду.
— Вы знаете, что Мэгги погибла?
— Знаю, — каким-то хриплым шепотом ответила она. Вероятно, все еще не пришла в себя. — Вон этот изверг сообщил мне! — Она указала на преподобного отца Таддеуса Гудбоди. — Он рассказывал мне, а сам улыбался.
— Улыбкой христианского сострадания, — заметил я. — Иначе он не умеет. Итак, — обратился я к полицейским, — взгляните на него, на преподобного отца Таддеуса Гудбоди! И посмотрите повнимательней. Перед вами самый страшный и патологически жестокий убийца из всех, которых мне довелось встречать. Этот человек вздернул на крюк Астрид Лемэй! Этот человек организовал гибель Мэгги, которую закололи на лугу острова Хайлер вилами! Этот человек…
— Вы сказали: закололи вилами? — перебил меня де Грааф. Видно было, что его мозг отказывался воспринять что-либо подобное.
— Подробности потом. Этот человек сначала довел Джорджа Лемэя до безумия, а потом убил его. Этот человек и меня пытался убить таким же способом. Кстати, сегодня он уже трижды покушался на мою жизнь. Этот человек вкладывает в руки умирающих бутылки джина! Он сбрасывает в каналы людей, привязав к их поясу свинцовые трубы — после того, как подвергнет их, только Богу известно каким пыткам и страданиям… Я уже не говорю о том, что он несет с собой опустошение и смерть многим тысячам одураченных человеческих существ во всем мире. По его собственному признанию, это — искусный кукловод, держащий на веревочках тысячи марионеток, заставляя плясать под его дудку. Пляску смерти!
— Не может быть! — выдавил, наконец Ван Гельдер. Он выглядел так, словно его ударили обухом по голове. — Доктор Гудбоди! Почтенный пастор…
— Его зовут не Гудбоди, а Игнациус Катанелли, и он давно у нас на примете. Бывший член восточной группы «Коза ностра». Кстати, даже члены мафии его не выносили. По уставу, мафия не убивает просто так, а только по деловым соображениям. Но Катанелли убивал потому, что влюблен в смерть. Будучи мальчиком, он наверняка отрывал крылья мухам. Но когда он вырос, этого ему стало не хватать. Его вынудили покинуть Штаты — по настоянию мафии.
— Все это ложь! Наглая ложь! — выкрикнул, наконец, Гудбоди. Ложь — не ложь, но щеки преподобного отца были по-прежнему бескровны. — Просто возмутительно болтать такое! Нести такую заведомую чушь!
— Успокойтесь! — приказал я. — У нас есть ваши отпечатки пальцев и черепной индекс! Должен заметить, что он разработал прелестный план или, как говорят американцы, систему. Прибывающие сюда суда оставляют героин в специальном запечатанном контейнере у определенного буя. Баржа выуживает контейнер и доставляет его на остров Хайлер, где он попадает в надомную мастерскую. Там делают кукол, которые затем попадают на здешний склад. Все совершенно безобидно, не правда ли? Кроме того, что в некоторых, особо помеченных куклах находится героин.
— Какая нелепость! Какая нелепость! — сокрушенно заметил Гудбоди. — И самое смешное, что вы ничего не сможете доказать.
— Не собираюсь ничего доказывать, — бросил я, — ибо через минуту я вас убью… Ну так вот, у него целая организация, у этого нашего приятеля Катанелли. На него работали все, начиная от шарманщиков и кончая исполнительницами стриптиза. А шантаж, наркотики и угрозы заставляли всех хранить гробовое молчание.
— Работали на него? — де Грааф недоумевал. — Но каким образом?
— Толкачами и распространителями. Какое-то количество героина оставалось здесь же, в Амстердаме, и рассылалось в куклах по лавкам. Девушки Гудбоди покупали кукол в магазинах совершенно легально, ориентируясь по пометкам. А потом куклы переправлялись за границу более мелким поставщикам героина или его потребителям. В Вондель-Парке куклы продавались дешево, их покупали шарманщики — связующее звено между поставщиками и потребителями, дошедшими до такой стадии, что их не пускали в приличные места, если можно назвать приличным грязный кабак вроде клуба «Балинова».
— Но почему же… Почему мы ничего не знали? — воскликнул де Грааф.
— Минутку! Добавлю несколько слов о распределении. Героин еще пересылался в больших упаковках, в библиях — в тех самых, которые наш благочестивый отец бесплатно распространял по всему Амстердаму. Некоторые библии полые внутри. И прелестные молодые существа, которых наш Гудбоди по безграничной доброте своей, присущей христианину, старался перевоспитать и спасти от участи худшей, чем смерть, являлись к нему в церковь с библиями в своих прелестных ручках, некоторые — да простит меня Господь! — кокетливо переодетые в монахинь. Уходили они с другими библиями, которые развозили потом по ночным клубам вместе с проклятым зельем. Остальная часть его — основная часть — отправлялась в Кастель Линден… Ну как, преподобный отец, я ничего не упустил?
По выражению его лица было видно, что я не упустил ничего важного. Гудбоди не произнес ни слова. Я слегка приподнял пистолет и сказал:
— А теперь, Гудбоди, я думаю, пора.
— Здесь никому не дано вершить правосудие, — резко воскликнул де Грааф.
— Вы же видите; он пытается бежать! — сказал я рассудительно, хотя тот и не думал двигаться. Видимо, он и пальцем не мог пошевелить.
И в этот момент, уже второй раз за день, у меня за спиной раздался голос:
— Бросьте пистолет, мистер Шерман!
Я медленно обернулся и выронил пистолет. Да, видимо, любой мог заставить меня бросить оружие. На сей раз таким человеком оказалась Труди, выступившая из темноты. Она стояла всего в пяти футах от меня, с удивительной решимостью держа в руке большой револьвер.
— Труди! — пораженный и ничего не понимающий де Грааф смотрел на молодую девушку, на лице которой сияла счастливая улыбка. — Скажите, во имя Господа, что вам здесь…
Он не закончил фразы и вскрикнул от боли, так как Ван Гельдер с силой ударил его по руке стволом пистолета. Пистолет де Граафа со стуком упал на пол, когда полковник обернулся, чтобы взглянуть на человека, нанесшего ему удар, взгляд его выразил глубокое недоумение.
Гудбоди, Моргенстерн и Моггенталер опустили руки, и оба компаньона фирмы вынули из-под полы свои пистолеты. На покрытие тучных форм владельцев склада пошло столько материи, что они, в отличие от меня, не нуждались в услугах искусных портных, чтобы под одеждой скрыть оружие.
Гудбоди вынул платок, отер лоб, который уже давно настоятельно этого требовал, и ворчливо сказал, обращаясь к Труди:
— Однако ты не очень-то спешила!
Зато как я наслаждалась! — Она рассмеялась счастливым и беспечным тоном, от которого кровь застыла бы и жилах даже у замороженной камбалы. — Как я наслаждалась!
— Трогательная парочка, вы не находите? — спросил я у де Граафа. — Она и ее счастливый дружок! Вот и доверяй после этого невинным деткам!
— Заткнись! — холодно прервал меня Ван Гельдер. Он обошел де Граафа и обыскал меня, ища оружие, но не нашел. — Сядьте на пол! Руки! Держите их на виду! И вы тоже, де Грааф!
Мы повиновались. Я сел по-турецки, оперся локтями на бедра и опустил руки так, что они почти касались лодыжек. Де Грааф уставился на меня. Судя по выражению его лица, он ничего не понимал.
— В своем повествовании я как раз и подошел к этому пункту, — сказал я, словно оправдываясь. — Я хотел объяснить, почему вам никак не удавалось выследить источник наркотиков. Об этом заботился ваш надежный помощник, инспектор Ван Гельдер!
— Ван Гельдер!? — Вопреки неопровержимым доказательствам, де Грааф не мог поверить, что его офицер — предатель. — Нет, невозможно! Этого не может быть!
— Но ведь он наставил на вас не детскую игрушку, — кротко заметил я. — Ван Гельдер — босс. Ван Гельдер — мозговой центр. А Гудбоди — чудовище, над которым он потерял контроль. Так ведь, Ван Гельдер?
