– Может, ему дадут небольшой срок. Мало ли как повернется дело.
Мама горестно покачала головой.
– Можешь ли ты что-нибудь сделать для него? – вдруг спросила она, опустив голову и не глядя на Серго.
Он почувствовал, как внутри его закипает раздражение. Мать никогда ни о чем не просила, хотя и знала, как, впрочем, и все, какими возможностями он как сотрудник КГБ располагает. Она всегда полагалась только на себя, ни к кому не обращаясь за помощью, и вот теперь просит помочь Георгию.
Он оцепенел: впервые она просит его о чем-то, а он ничего сделать не может.
Серго с пеленок знал Георгия. Он помнил, что еще когда он был совсем маленьким, мать говорила, что Георгий – человек с необыкновенной судьбой, он глас народа, этот дар у него от Бога.
И вот теперь его вместе с Божьим даром арестовали.
– Ты же знаешь, мама, что тут я мало что смогу сделать, – ответил Чантурия.
Ему стало больно от своих же слов. Но это была правда.
– Если бы тут было воровство – угнали машину, хулиганство или еще что-то малозначительное, я, может, и помог бы. Но тут политика. Закон есть закон. Изменить его я не могу.
– Но ведь закон несправедлив, а твоя организация проводит в жизнь этот несправедливый закон. Извини меня. Я всегда воздерживалась от того, чтобы говорить с тобой на подобные темы.
– Мама, Георгий был членом Союза писателей, и он писал, его печатали. Если он не мог издать то, что хотел, то таковы правила игры. Он знал эти правила и отдавал себе отчет, что его ждет за их нарушение. Поэтому тебе не стоит слишком переживать за него. Он знал, на какой путь вступил, и ему следовало быть готовым к тому, что его ждет.
Мать только и вымолвила:
– А вот в западных странах людей за политику не сажают. Почему же такое?
Он посмотрел на нее:
– А откуда тебе известно, что не сажают?
– По ночам я слушаю разные «голоса».
Ему нелегко было представить себе, как мать в глухую полночь, сидя в кресле перед окном – только там ловились волны зарубежных радиостанций, – слушает «голоса»: «Би-би-си», «Радио «Свобода», «Голос Америки».
Все это происходило десять лет назад, и вот он живой Георгий, которому Бог отмерил вместе с его даром два, один за другим, пятилетних срока лишения свободы: первый – за антисоветскую пропаганду, второй – для «профилактики», сразу же по окончании первого срока, вместо освобождения, якобы за нарушение лагерного режима, а на самом деле, как все знали, просто чтобы сломить его.
И вот перед ним тот самый Георгий, чье имя назвал Сахаров в первый же день по возвращении из ссылки, требуя освобождения всех политических заключенных. Тот самый Георгий – неистовый борец за свободу своего народа. Его жена умерла, здоровье он основательно подорвал, звонкий голос превратился в невнятный шепот… Но он не был сломлен, и огонь по-прежнему полыхал внутри него.
Опираясь на трость, Георгий доковылял до кресла и уютно устроился в нем. С улыбкой взглянув на Серго, он сказал:
– Сидеть в кресле приятнее, чем стоять два дня в карцере – узком шкафу, чуть-чуть больше твоего тела.
Чантурия не нашел, что ответить. Как-никак, а лагеря для заключенных находились в ведении КГБ.
– Догадываюсь, что это камушек в мой огород, – с болью сказал он.
Георгий лишь рассмеялся.
– Знать бы, где упадешь, так соломки подстелил бы, – ответил он, и некоторая натянутость между ними исчезла.
В давние времена оба они были большими любителями народных поговорок и пословиц – русских, грузинских или любого другого народа. Чантурия догадывался, что вкус к ним привил ему Георгий, хотя теперь уже точно и не помнил этого.
Некогда они затевали своеобразную игру, пересыпая разговор этими старинными байками. Оттого, что Георгий помнил об этом, на сердце Чантурия отлегло.
– Я знаю, что мой друг Сахаров, – продолжал Георгий, – выставил свою кандидатуру в народные депутаты. Довелось ли тебе побывать на каком-нибудь его предвыборном выступлении в Москве?
– Нет.
– А жаль. Мне очень хотелось бы знать, о чем он говорил. Я бы гордился, если бы мне довелось проживать в его избирательном округе. Я был бы счастлив отдать голос за такого человека.
Чантурия на это ничего не ответил. Георгий прикрыл глаза и откинулся на спинку мягкого кресла.
– В лагере у меня был друг, – начал он, – блестящий физик. Ну, конечно же, не такой блестящий, как Сахаров, не такой удачливый, не столь благополучно устроенный ранее в жизни, не такой чудесный, не такой скромный. Я вовсе не намекаю, что Сахаров стал великим благодаря счастливой судьбе или же что он не так уж и велик. Я просто хочу сказать, что тот мой друг не был столь крупной фигурой, чтобы ему позволили оставаться вне ГУЛАГа, хотя он и не говорил ничего такого особенного, кроме правды. Его путь схож с путем Сахарова, и все же правда не только сломала ему жизнь, но и в конце концов рано свела в могилу. Так вот, несмотря на все превратности судьбы, он продолжал говорить правду. Правда – товар, который попусту транжирить не стоит.
