его из объятий вечного сна. Теперь мы вместе возвращались туда, где торжествовали жизнь и свет. Шли мы молча, и эхо наших шагов оставалось позади, поглощенное вязкой темнотой, в которой утопали все звуки. Сердце неистово колотилось у меня в груди, и стук его, я была уверена, отдавался даже в пальцах. Трой не мог этого не чувствовать. Я словно возвращала его к жизни, согревая теплом своего сердца. Скоро мы снова оказались в подвале коттеджа. Трой отступил в сторону, чтобы я первая поднялась по лестнице. В нерешительности я оглянулась, боясь, что силы тьмы увлекут его назад в туннель, ведущий в прошлое. Но Трой продолжал идти за мной и, как только мы вошли в дом, закрыл дверь подвала.
— Как раз перед твоим приходом я собирался выпить чаю, — как бы между прочим заметил Трой, словно не было этих двух лет, разделивших нас, а я просто в очередной раз пришла к нему на свидание. — Не составишь ли мне компанию?
— Да, пожалуй, — ответила я и быстро села к столу, чувствуя, как дрожат у меня ноги. Трой подошел к плите и поставил подогревать чайник. Я следила, как он, не глядя в мою сторону, доставал чашки, блюдца, пакетики с заваркой. Очевидно, его беспокоило выражение замешательства и тревоги на моем лице. Нервное напряжение заставляло меня поеживаться, как от озноба.
— Бедная Хевен, — произнес Трой, качая головой. — Как я надеялся избежать этой минуты и одновременно всей душой желал этого.
— Но почему же, Трой, почему? — спросила я.
— Ты сама знаешь ответ, Хевен. — Голос его звучал хрипло. — В глубине души ты всегда это знала, но все равно я отвечу тебе.
Трой вздохнул и сел за стол напротив меня. Из расстегнутого ворота белой шелковой рубахи виднелись темные волосы на его груди. Несколько минут он молчал, опустив голову и глядя на стол. Но вот снова тяжело вздохнул, взъерошил свои густые волнистые волосы и поднял на меня полные тревоги глаза. Он похудел и побледнел, хотя больным не выглядел. Волосы стал носить длиннее, и они все так же завивались на концах. Казалось, он долгое время не видел солнечного света. Сердце мое разрывалось от жалости. Меня так и тянуло обнять его и успокоить.
— Именно за этим столом я написал тебе свое прощальное письмо, — начал Трой. — В нем я рассказал тебе, как Джиллиан открыла мне, что ты дочь Тони и моя племянница. Я понял: у нашей любви нет будущего, и собирался уехать и попытаться научиться жить без тебя. Мне казалось, это возможно, и когда–нибудь, вернувшись в Фартинггейл, я снова заживу, как и до твоего приезда, жизнью скучной и безрадостной.
Засвистевший чайник, словно подвел черту под его словами. На какое–то время воцарилось молчание. Трой снял чайник с огня и налил в чашки горячую воду. Я торопливо опустила в кипяток свой пакетик, желая побыстрее ощутить живительное тепло горячего чая и с его помощью растопить холод, сковавший мне сердце. Наконец Трой сел и продолжил рассказ.
— Возможно, тебе говорили, что я действительно вернулся в Фартинггейл, когда ты после окончания колледжа отправилась в штат Мэн. Я решил, что могу спокойно приехать в Фарти и с головой уйти в работу, терпеливо дожидаясь, когда мне исполнится двадцать девять лет. А вскоре, как я был всегда уверен, мне суждено было умереть, не дожив до тридцатилетия. — Трой поднял на меня усталые, измученные глаза. — Должен признаться, я желал смерти. Она давала мне возможность уйти в другой мир и положить конец моему жалкому существованию. Я потерял тебя, и часть моей души умерла. Смерть больше не вызывала у меня страха, я спокойно ждал ее прихода.
Трой помолчал, отхлебнул чай, задумчиво глядя вдаль со спокойной улыбкой на лице.
— Тони решил, что деньги помогут вывести меня из подавленного и угнетенного состояния. Не виню его за это. Мне становится даже жаль его, когда подумаю, сколько разочарований и крушений надежд пришлось ему пережить. Тони устроил шикарный вечер, чтобы развеселить меня, отвлечь от мрачных дум о приближающемся роковом дне рождения. Он обещал позаботиться, чтобы я ни на минуту не оставался один, — Трой рассмеялся. — И он нашел эту девицу … просто сущая пиявка, мне с трудом удавалось вырваться в туалет.
— Во всяком случае, — продолжал Трой, — ее задело мое равнодушие. Очевидно, она всегда имела успех у мужчин, но со мной ее постигло разочарование. Поведение девицы стало просто оскорбительным. Не имеет значения, что она говорила, да я ее и не слушал. Единственное, чего мне хотелось, так это уйти, чтобы никого не видеть и не слышать. Я понял, что напрасно вернулся в Фарти. Мне стало невыносимо жить рядом с тобой и не иметь возможности быть вместе. Воспоминания преследовали меня: везде слышался твой голос, повсюду я видел тебя. Ни одна девушка на вечере не представляла для меня ни малейшего интереса: мне нужна была только ты. Я просто с ума сходил от всего этого. Джиллиан все видела, и стоило мне посмотреть в ее сторону, как на ее лице появлялось выражение жестокого злорадства.
Я даже не задумывался над тем, что совершаю, никакого плана у меня не было. Наверное, к лошадям меня увлекло воспоминание о наших совместных прогулках.
Я пришел к конюшне и увидел там лошадь Джиллиан, которая, как и ее хозяйка, смотрела на меня с вызовом и пренебрежением. И, повинуясь внутреннему порыву, я решил покататься на Абдуле Баре и доказать этому коню, что с ним может справиться не только одна Джилл.
Знаю, что поступал глупо, по–детски, но я был вне себя от ярости, зол на судьбу, на весь мир, где могла совершаться подобная несправедливость. Почему именно на мою долю выпали такие страдания, почему обретенные мною любовь и надежда были так безжалостно отняты у меня? И как случилось, что своим орудием судьба избрала Джиллиан? Выносить такую несправедливость стало выше моих сил, больше от жизни ждать было нечего.
Я оседлал коня, и мы понеслись к берегу. Мой гнев словно передался Абдуле Бару, и он мчался так, будто тоже старался убежать от прежней жизни; казалось, ему было начертано судьбой унести меня в другой мир. Понимаешь, — сказал Трой, наклоняясь ко мне, глядя горевшими от возбуждения глазами, — когда мы неслись во весь опор и ветер свистел у меня в ушах, я, чувствовал объявший его ужас и уже не сомневался, что этот конь поможет мне уйти из моей несчастной жизни. И я намеренно направил его к морю, а он, не сопротивляясь, дерзко бросился вперед, словно тоже собирался свести счеты с жизнью.
Мы неслись по воде, пока волны не подняли нас и не швырнули на глубину. Оглянувшись, я увидел боровшегося с волнами Абдулу Бара. В его по–прежнему дерзких глазах было осуждение за то, что я обрекал его на такую ужасную смерть. В эту минуту я жалел коня и ненавидел себя: я обречен был уничтожать все, к чему прикасаюсь. А мне, наверное, суждено было погибнуть в море. Я закрыл глаза, готовясь встретить неминуемую смерть, — проговорил Трой с затуманившимся от воспоминаний взором.
— Но море свободно и никому не подвластно, его нельзя заставить служить желаниям человека, даже такого несчастного и совершенно отчаявшегося, каким я был в те минуты. Могучее море не захотело стать орудием моей смерти. Каждый раз, когда я погружался в воду, волны выталкивали меня на поверхность, поддерживали, не давая утонуть. Туфли соскользнули с моих ног. Я увидел, как Абдулу Бара вынесло к берегу, и он выбрался из воды.
Закрыв глаза, я стал ждать, когда прихлынут огромные волны и унесут меня в холодные глубины. Много раз, сидя по ночам на берегу, я наблюдал за ними, слушая могучий рокот, завороженный их красотой и мощью.
Но меня бросало с волны на волну, пока я не потерял сознание. Очнулся я уже на берегу, меня отнесло довольно далеко. Мольба о легкой и скорой смерти была отвергнута. Так я и лежал, жалея себя и свою несчастную жизнь, пока мне не пришло в голову, что океан некоторым образом все же облегчил мою участь. Ведь меня могли посчитать погибшим. Я получил возможность беспрепятственно оставить Фарти и спокойно уехать. В какой–то степени мне удалось смягчить горечь моего положения.
Собравшись с силами, я вернулся в коттедж, думая, что в последний раз, и, захватив кое–что из вещей, исчез во мраке ночи. Никому, в особенности Тони, я не сообщил, что действительно произошло со мной.
Трой откинулся на стуле, видимо полагая, что все объяснил. Мое потрясение и недоумение сменились гневом. О–о–о! Какую мучительную боль он причинил мне, заставив поверить в свою гибель. А сейчас было уже слишком поздно. Слишком поздно. Мы больше не могли быть вместе. Как же мог он позволить мне так страдать все эти годы? Думать, что он погиб, когда оставался жив.
— Но ведь ты заставил нас так страдать. Разве ты не понимаешь, как мне было тяжело?
