Медленно вышло Оно из воды, ступая разлаписто, тяжко. Просто как в фильме плохом, мне подумалось тут же. Задние лапы в песок упирались. В передних мертвое тело. Точно, та девка — вон загорелые руки и ноги. Слюни наполнили пасть мне от жажды напрасной.
Тут и чудовище зубы свои показало. Клац — откусило лицо оно вмиг у девчонки. Как же все просто, подумалось мне, как все быстро. Клац — и уже человека не стало, лишь мертвое мясо. Мертвое мясо. Пока еще теплое мясо. Ну а затем разложение на элементы…
Топот и вопли. На шум уже мчались из клуба люди Гар Рота, стволы свои в монстра нацелив. Пушки-то пушками, только на лицах их — страх, ужас читался на лицах у них первобытный. Выстрелить, впрочем, никто не успел — чудовище их похватало, точно щенят, и вспороло от паха до шеи. Шлеп на белый песок — и алая кровь в лунных лучах побежала.
Вижу, идет Оно дальше, верней, ковыляет Оно неуклюже. Плавать привычней ему, я это сразу заметил. Лапы зеленые все, в чешуе, в перепонках. Вдруг как разинуло пасть и завыло: 'Мамочка, мама, ты видишь, я у тебя молодчина!'
Ну и мамаша у этого типа, решил я. Нет, не представить ее мне себе, как ни тужься. Тут я услышал — Гар Рот матерится с террасы:
'Тальбот, так тебя так, ты куда запропал-то?'
Я потянулся, и шумно, всласть я зевнул, облизнулся, клыки выставляя. Наперерез живоглоту я вышел спокойно — голый, как был, и сказал ему:
'Эй, погоди-ка'.
'Кто это там свою пасть на меня разевает? Что ты растявкался, шавка? Допросишься, я тебе пузо мигом вспорю и кишки по песку раскидаю'.
'Ай, как невежливо, где твои, братец, манеры?'
'Что ж, меня Алом зовут — Великим, запомни. Ты-то кто будешь? Каких? Из какой конуры или будки? Тявкай погромче, блохастый, а то не расслышу. Впрочем, щенок, что бы ты мне сейчас ни протявкал, будешь кишки свои жрать и песочком закусишь'.
'К бою готовься, — сказал я. — Ублюдок зеленый'.
'К бою? — Он рыкнул. — А с кем? Кто меня вызывает?'
'Я, — отвечаю. — Я страж, охраняющий берег. Я стерегу на пороге, вот мое дело'.
Нет, он не понял, чешуйчатый, лишь тупо он выкатил бельма. Что тут таить, на миг его жалко мне стало.
В это мгновенье луна из-за туч показалась. Как я завыл — она в небесах содрогнулась.
В лунных лучах чешуя его мокро блестела. Лапы свои он занес и выпустил когти. Зубы ощерил, любого клинка поострее. Кинулся, целя клыками мне в самое горло.
Что он успел? Охнуть успел удивленно. Сипло успел он сказать: 'Ты что, да ведь это нечестно!' Больше он не говорил, — я оторвал ему лапу и бросил подальше. Когти скребли по песку, она дергалась — крабом, лангустом. Я не смотрел на нее — я погнал его к морю. Как он бежал! Как он несся! Как кровь из раны хлестала! Я лишь отплюнулся, в рот соленой воды набирая. Ну уж и кровь у чудовища, вони-то, вони! Мигом нырнул я за ним в беспокойные волны.
Глубже нырнул он — я не отстаю, хоть мне худо: кровь молотками в ушах, разрывается грудь и сознанье мутится. Он все быстрее гребет, я за ним неотступно. Так мы доплыли до страшного места — до нефтяного разлива. Вышка стояла тут, рухнула и затонула. Только остов ее ржавый торчал над водою. Здесь-то чудовище смерть и настигла в итоге.
Здесь Ал, наверно, родился, и здесь его логово было. Что ж, я убил его? Нет, не совсем. Он и так, издыхая, весь кровоточил, когда я загнал его в море. Я приближаться все медлил — сдавалось мне, кровь у него ядовита. Вижу — кончается. Дал ему в морду. Клычище вырвал один у него — на удачу, — зашатавшийся сильно. В это мгновенье она на меня налетела. Вихрь из когтей и клыков, и яростней бури.
Стоило ль мне удивляться? У чудища мать оказалась. Что же, ведь каждого мать на свет народила. Просто кого ни возьми — у всех своя мама имелась.
Эта явилась оплакать сынка. Отомстить мне. Что говорила? Представьте: 'Ах, как же могли вы! Это жестоко, ужасно, кошмарно жестоко!' Пала на грудь ему, гладила жуткую морду, стенала. После мы с ней поболтали — искали общие темы. И нашли их.
Дальше что было над трупом? На ржавой конструкции в море? Что надо, то было. Не любопытствуйте, нечего — ведь то наше дело, и точка. Отпрыска я умертвил ее, так иль иначе. С ней я мог сделать, наверно, что пожелаю. Это и сделал. Желание было взаимно.
В волнах катались, друг друга терзали до крови. И под когтями моими ее чешуя облетала. Зубы мои ей в загривок впивались.
Трах-тибидох. Как мир стара эта песня.
Где-то под утро из волн на песок я, шатаясь, ступаю. Рот терпеливо меня поджидал до рассвета. Голову чудища я ему под ноги бросил. Белый песок налипал на раскрытые бельма.
'Вот кто покоя вам тут не давал, — объявил я, — и мертв он'. Рот мне в ответ: 'Что же дальше?'
'Гоните монету'.
'Так на кого он работал, по-твоему? Тальбот, под кем же ходил он? Мафия, нет?' — 'Он соседом вам всем приходился. Шум раздражал его, видно. 'Металл', понимаю'. — 'Думаешь?' — 'Знаю', — сказал я, на голову мертвую глядя. Звук под водой ведь в сто раз раздается сильнее. 'Ладно, откуда он взялся?' Устало влезая в одежду, я прошептал: 'Мясо его привлекало. С приправой из травки и с прочим'. Рот понимал, что я вру, но чем ему крыть, ведь от волка правду услышать рассчитывать нечего. Где уж. Я на песок опустился, на мягкий и белый. День занимался, и небо приметно светлело. Я все смотрел и смотрел на восход и не щурился даже.
Думал о том, как и когда же я встречу конец свой. Думал о собственной смерти, о собственной смерти.
