человека-тени должна была быть поясница.
— Оно теплое, — сказал он. — Температуры тела.
Такое ощущение, будто у человека сильный жар. Он взглянул на свои пальцы. Чернота не перешла на них. Он со щелчком открыл самое длинное лезвие ножа и провел им по щиколотке тени. Чернота уходила вглубь дерева.
— Там есть и другие, они собираются на торфяниках.
Он обернулся к Катрионе. Женщина была как натянутая струна, и Джеперсон был не настолько глуп, чтобы пытаться успокаивать ее. Она достаточно долго имела дело со сверхъестественным, чтобы понимать, насколько это серьезно.
— Это нападение, — сказал он, вставая, отряхивая пыль со своих расклешенных брюк лососевого цвета. — Но откуда?
— Эдвин не скажет. Но я уверена, что это связано с войной.
Когда люди говорят 'война', они, в зависимости от своего возраста, имеют в виду Первую или Вторую мировую. Но Катриона говорила о более продолжительном конфликте, включавшем в себя обе мировые войны. Он начался намного раньше, в середине XIX века — никто точно не мог сказать, когда именно, — но окончился в 1945-м году, и это было поражением не только Германии и Японии, но и древней, не вполне человеческой силы, орудием которой была ось 'Рим — Берлин — Токио'.
За пределами клуба 'Диоген' почти никто не догадывался об этой войне. Ричард, не помнивший своего детства, столкнулся лишь с ее последствиями. Он слышал, как оценивает это противостояние Эдвин, изучил множество документов в закрытой библиотеке клуба и постоянно видел отдаленные последствия борьбы двух сил, вплетенные в судьбы мира, совершенно невидимые для большинства людей, но горящие ярче неона в глазах посвященных.
— Эдвин говорит, что она не окончена. Что мы совершили огромную ошибку.
Ричард смотрел в светло-голубые глаза Катрионы, завороженный их немеркнущей красотой, и чувствовал ее сдерживаемый ужас. Он обнял свою наставницу и услышал, как она потрясенно вскрикнула.
— Мы просмотрели, — сказала она.
Он обернулся, продолжая держать Катриону за плечи.
На лестнице выделялась оранжевая зарубка от ножа, там, где он поскреб дерево. Нога тени была на ступеньку выше, голова и руки — под прикрепленными к лестнице остатками ковровой дорожки.
— Если оно оказывается полностью под ковром, то способно двигаться молниеносно. Когда его не видят, оно свободно.
Он отпустил Катриону и занялся прутьями, прижимающими ковер. В считаные минуты он снял укрытие с головы тени и закинул всю дорожку на площадку второго этажа.
— Я останусь здесь и буду караулить, — сказала она. — А вы идите к Эдвину. Он в
С площадки второго этажа наверх вели две лестницы. По одной можно было попасть в мансарду, ее занимала глубокая старуха, которую в былые годы подчиненные Эдвина называли миссис Рочестер. Другая вела в камеру обскуру, большое помещение, в которое при помощи системы отражателей, установленных на рубеже веков отцом Эдвина, проецировалось изображение дома и его окрестностей.
На площадке Ричард помедлил. Она была застлана несколькими сшитыми вместе индийскими ковриками, которые можно было легко сдернуть. Дальняя лестница, в покои миссис Рочестер, была в тени. Он подумал, что смог бы подслушать, как она дышит, как часто делал это двадцать лет назад. Большинству мальчишек после этого являлись бы в ночных кошмарах инвалиды-астматики, но Ричард не видел снов вовсе, у него не было воспоминаний, чтобы пришпоривать работу ночного воображения.
Он поднялся к камере обскуре и вошел в темную комнату.
Эдвин стоял, склонившись под гигантским круглым зеркалом, глядя на затененный по большей части стол. На нем четко выделялись изображения дома, сада, деревни и торфяников. Двигая зеркало, Эдвин мог заглянуть и дальше.
Все было неподвижно.
— Тени, — сказал Эдвин. Голос его был по-прежнему твердым. — Отражения и тени.
Он сунул руку в изображение, проведя ею над церковью, на его коже высветилась чешуя из древних камней.
— Ричард, я рад, что ты здесь.
— Это нехорошее место, Эдвин.
Хмурое лицо Эдвина скривилось в улыбке.
— Как бы ты выразился, 'зона плохих вибраций'?
— Что-то вроде того.
— Это тень Хиросимы.
— Да.
На месте взрыва атомной бомбы от испарившихся людей остались только тени на стенах домов и тротуарах, вечные тени.
— Я должен заплатить за то, что сделал.
— Вы были не один, Эдвин. Вы даже не единственный, кто еще жив.
— Но я особенный. Видишь ли, я участвовал в этом оба раза. У меня было два шанса. В первый раз я был мудр или труслив и отпустил его. Во второй — был глуп или смел и завладел им.
— Тогда шла война.
— Война шла всегда.
— Не теперь.
— Ты думаешь?
— Ну что вы, Эдвин! Сейчас эпоха Водолея. Кому, как не вам, знать об этом. Вы помогли отбросить врага назад, в глухой мрак.
— Ты вырос, зная это по рассказам, мой мальчик.
— Я вырос, зная это.
Тьма, что лежала на его мозгу, будто покрывало, скрывая воспоминания первых лет жизни, пульсировала. Что-то ворочалось там, пытаясь пробиться на свет.
— Хочешь взглянуть на одну красивую вещицу?
Эдвин Уинтроп не заговаривался. Даже в таком возрасте голова у него работала отлично. Это не было случайным вопросом, обращенным к ребенку, который давно вырос.
— Я люблю красоту, — ответил Ричард.
— Это правильно.
Эдвин кивнул и дотронулся до рычага. Стол с легким скрипом разделился надвое.
Комнату заполнил красный свет.
— Это Камень Семи Звезд, — сказал Ричард.
— Верно.
Драгоценный камень лежал на черном бархате, внутри него сияли яркие точки.
— Семь Звезд. Некоторое время назад их не было там. На небе. Никто не предполагал, что такое возможно, — задумчиво сказал Ричард.
— Это знак, мальчик.
— А что не знак?
— Хорошо. Все есть знак. Ты знаешь, мы выиграли войну. По существу, благодаря ему. Люди более умные, чем я, заглянули в него и чуточку узнали про то, как устроена Вселенная.
Ричард оглянулся. В этой затемненной комнате тени могли проскользнуть, словно змеи.
— И я отдал его им. Не клуб 'Диоген', я. Как и двадцатью годами ранее, я позволил камню уйти. Клуб — это всегда люди, как ты и я, Ричард. Мы любим считать себя слугами королевы или страны. Но когда дело доходит до этой безделушки, мы сами по себе. Поскольку она принадлежит всем, теперь она моя. Ты можешь себе представить Трумэна, разрешающего Оппенгеймеру
