гладко и размеренно, жесты его были однообразны и скупы.
В противоположность Плеханову Ленин был сама жизнь, кипение. Он то энергичными движениями перелистывал бумаги, подчеркивая что-то карандашом. То, прищурившись и насмешливо склонив голову набок, иронически кивал, слушая какого-нибудь меньшевистского «краснопевца». То обменивался записками с кем-нибудь из большевистских делегатов съезда. То, не выдержав, сам брал слово для резкого, сурового, уничтожающего отпора меньшевистским говорунам.
Высмеивая меньшевиков за их стремление уберечь существовавший тогда общественный строй от революционных потрясении, Ленин бросил по их адресу крылатое выражение: «Лудильщики умывальников…»
Всякий раз, когда Ленин поднимался с места, чтобы сказать что-нибудь съезду, тотчас замолкали всякий шепот и шорох. И друзья и противники слушали Ленина затаив дыхание. Давно уже мечтал Михаил Фрунзе увидеть Ленина или услышать его голос, и вот теперь мечта его сбылась.
В один из перерывов Фрунзе привелось непосредственно поговорить с Владимиром Ильичем.
— Вы от иваново-вознесенцев? Очень хорошо… — сказал Владимир Ильич и, присев на подоконник, начал задавать Арсению вопрос за вопросом.
Фрунзе рассказал о забастовке текстильщиков летом минувшего 1905 года, об «университете на Талке», о полицейских провокациях и расправах.
Сообщил об участии ивановских и шуйских боевиков в баррикадных боях в Москве.
Владимир Ильич оживился:
— Вы были свидетелем этих событий и даже участником? Это очень ценно и важно — не поделитесь ли, какие мысли у вас возникли в связи с этим, какой опыт вы вынесли?
Фрунзе несколько секунд помолчал.
— У нас было мало и военных знаний, и боевого оружия… — ответил он после недолгого раздумья, как бы воскресив в памяти декабрьские дни. — Много было энтузиазма, самоотверженности, готовности ринуться в любое пекло, но для победы этого оказалось недостаточно… Царские офицеры лучше владели и тактикой, располагали и неизмеримо лучшей техникой… С нашей же стороны было немало неиспользованных моментов.
Владимир Ильич тоже задумчиво кивал, слушая своего молодого собеседника.
— Вы совершенно правы… — сказал он. — Нам надо не хуже царских офицеров знать военное дело, уметь пользоваться и всеми родами оружия и всеми тонкостями тактики и стратегии.
Слегка прищурившись, он спросил:
— Вы читали «Анти-Дюринг»? Там у Энгельса есть прямое указание на необходимость для революционеров иметь свои военные кадры, вполне квалифицированные… Об этом особенно надо помнить вам, молодым! Ну, а как Стокгольм вам понравился?
Арсений признался, что не успел еще как следует посмотреть столицу Швеции.
— Нет, обязательно познакомьтесь! — повторил Ленин.
По целому ряду вопросов съездом при незначительном перевесе голосов были приняты меньшевистские решения, в частности об участии в Государственной думе,
Для молодых делегатов-большевиков, таких, как Володин и Арсений, Стокгольмский съезд был замечательной школой. Они учились непосредственно у Ленина большевистской твердости, упорству, выдержке. Здесь же делегаты-большевики знакомились и друг с другом.
Вот в небольшом буфете, рядом с залом заседаний, питерский токарь с русой бородкой и в косоворотке — Калинин — за стаканом чая беседует с представителем большевиков Закавказья — Степаном Шаумяном… Вот горячо спорят о чем-то рослый, в инженерской тужурке Красин и киевский работник партии Луначарский. Вот спокойная молодая женщина разговаривает с худощавым Дзержинским. Это Крупская, под именем Саблиной. А вот и Арсений с Володиным разбирают, обсуждают очередную махинацию меньшевиков…
Крепко сдружились Арсений и Володин за время съезда; вместе голосовали за большевистские резолюции, за предложения Ленина, вместе бродили в свободные часы по незнакомому красивому городу Стокгольму. И когда расставались, то сказали друг другу не «прощай», а теплое, дружеское «до свиданья».
Однако свидание это состоялось не скоро.
6. ПОСЛЕ СЪЕЗДА
Вернувшись из Стокгольма, Михаил Фрунзе сделал в Иванове и Шуе отчет о съезде, обошел и другие крупные рабочие поселки — Кохму, Тейково, Гаврилово, Родники. Всюду он делал обстоятельные доклады о съезде, о его решениях, о борьбе ленинцев-большевиков против половинчатой, трусливой идеологии и тактики меньшевизма, разъяснял, что решения, принятые на съезде меньшевистским большинством, являются временными, условными.
Он напоминал своим слушателям, рабочим-партийцам, вошедшие в историю слова Ленина: «Мы победим, ибо мы правы!»
Фрунзе распространял среди рабочих написанную им прокламацию, кончавшуюся уверенными, бодрыми словами:
«…Буря грянет скоро! В народных низах идёт беспрерывная работа накопления революционных сил. Новый взрыв неизбежен. Решительный бой приближается… К победе! Готовьтесь, товарищи! Да здравствует революция!»
А потом, чтобы сбить с толку полицию, уже пронюхавшую, что он побывал в Стокгольме, Фрунзе поехал на Каму, в Чистопольский уезд. Там, в глуши лесов, невдалеке от Бугульминско-Бугурусланского тракта, в сельце Петропавловке, работал врачом его брат Константин, только что окончивший Казанский университет.
В Прикамье, как и во всей России, было неспокойно в те дни. Крутом горели помещичьи усадьбы. По вечерам зарево пожарищ вставало по горизонту. Край был наводнен войсками: пехотой, драгунами, конной полицией.
Михаил Фрунзе с утра до вечера бродил с ружьем по окрестным лугам, лесам и болотом. Как бывало в степи близ Пишпека, он подсаживался к кострам косарей, заводил беседы. Отдаленные выстрелы, топот конных карательных отрядов, проносящихся то на юг, то на. север по Бугуруслан- скому тракту, дым и тревожный запах гари — все это было наглядным доказательством того, о чем говорил Фрунзе: чаша народного терпения все более переполняется, час расплаты с самодержавием и капитализмом неотвратим…
Но вот пришла из Шуи телеграмма: «Выезжай, ждем». И в тот же день покинул Михаил Фрунзе гостеприимный кров своего брата в прикамской глуши.
Пока Фрунзе был в отъезде, товарищи подыскали ему в Шуе новое жилье. Это была крохотная комнатка в слободке Поречной, на Малой Ивановской улице, в доме торговца разной мелочью Соколова. Стул, колченогий столик да узенькая кровать с трудом умещались б этой каморке.
Хозяин Соколов не интересовался ничем на свете, кроме своих селедок и мыла. Он и не подозревал, какого опасного жильца принимает к себе на квартиру. Ему было сказано, что жилец этот, по паспорту — московский студент Борис Тачапский, проходит практику на Небурчиловской фабрике и будет скоро инженером.
Всякий раз, видя жильца, Семен Соколов почтительно кланялся, спрашивал:
— Как клопики ноне, не беспокоили?
— Беспокоили, проклятые, да еще и как, — улыбаясь, отвечал Арсений. — Почти всю ночь не спал…
— Эх, ведь напасть какая! — с искренним сокрушением вздыхал Семен Соколов. — Ума не приложу, что с ними делать.
Арсений в самом деле просиживал напролет целые ночи за работой. Политическую борьбу приходилось вести сейчас не только против открыто враждебных пролетариату сил — царизма и
