18 ноября 1918 года, опираясь на поддержку интервентов, Колчак арестовал сибирскую меньшевистско-эсеровскую «директорию» и был провозглашен интервентами «верховным правителем России».
Империалисты щедро снабжали Черного адмирала. Сотни тысяч винтовок и комплектов обмундирования, тысячи пулеметов, сотни орудий, самолеты, неограниченное количество боеприпасов — все это поступало в его распоряжение. Одновременно в Сибирь прибывали войска иностранных интервентов.
— С двухсоттысячной армией я восстановлю Российскую империю, — хвастливо заявлял Колчак на банкетах в городе Омске.
Наступление Черного адмирала было задумано широко. С помощью своих хозяев-империалистов Колчак сколотил более чем двухсоттысячную армию и бросил наиболее боеспособную ее часть, так называемую Сибирскую армию, в направлении на Пермь и Вятку (ныне г. Киров). Колчаковцы, выполняя оперативный план Антанты, стремились соединиться с силами интервентов и белогвардейцев, наступавшими с севера, со стороны Архангельска, с тем чтобы совместно ударить на Москву.
В то же время вражеская агентура организовала кулацко-эсеровские мятежи в Прикамье (Воткинск, Ижевск).
В районе Перми колчаковские войска прорвали советский фронт и 25 декабря 1918 года, захватив Пермь, стали продвигаться к Вятке.
Однако советские войска остановили белогвардейцев между Пермью и Вяткой и сорвали попытку противника соединиться с северной англо-американской интервенцией.
Но положение продолжало оставаться весьма опасным.
3. КОМАНДАРМ 4-й
Был конец декабря 1918 года. Над Москвой мела вьюга. Снег клубился вдоль узорчатого фасада торговых рядов, вокруг башенок и куполов Василия Блаженного, над темными бронзовыми фигурами памятника Минину и Пожарскому, тогда стоявшего в самом центре площади. Возле Кремлевской стены шло ученье какой-то пехотной части. В такт шагу над маршировавшим батальоном взлетала военная песня…
Через узкие ворота Никольской башни Кремля вышли на площадь два человека. Один из них, в серой смушковой шапке, в защитного цвета бекеше и валенках, был только что утвержденный Советом Обороны в должности командующего 4-й армией Восточного фронта член ВЦИК Михаил Васильевич Фрунзе. Спутник его, в шапке-ушанке, в длинной кавалерийской шинели, бывший генерал-лейтенант царской армии Федор Федорович Новицкий, тоже только что был назначен в 4-ю армию начальником штаба. Подтянутый, сухощавый, с седеющей бородкой клинышком, он держался несколько чопорно, по-генштабистски.
Фрунзе спросил его, на секунду остановившись:
— Мне все-таки не совсем понятно, Федор Федорович, почему вы так упорно. отказывались от должности командарма? Ведь вы уже второй год с нами работаете, одним из первых принесли присягу республике, проявили себя отлично, в чем же дело?
Новицкий ответил не спеша:
— Предреввоенсовета настойчиво уговаривал, чтобы я согласился… Но вам я, пожалуй, скажу откровенно, Михаил Васильевич… Как я слышал, положение там — сложнейшее, рука нужна — не моей чета. Отвечать перед правительством пришлось бы головой. А я — бывший генерал, беспартийный… Чуть что — и к стенке…
— Откровенность я уважаю… — усмехнулся Фрунзе. — Но что же вы думаете: начальнику штаба так уж ни за что и не придется отвечать?
— Смотря при ком… — отозвался Новицкий. — Вы, во всяком случае, понапрасну меня в обиду, надеюсь, не дадите… Да и невозможного не потребуете…
— Ну, как знать — может быть, и невозможное потребуется… — опять усмехнулся командарм.
Он смахнул с усов снег и показал своему спутнику на марширующий отряд красноармейцев.
— Вот, Федор Федорович, наглядный ответ на опасения ваши… Люди год назад чуть не зубами рвали с себя военную амуницию. А сейчас, глядите, с каким запалом, подъемом к новым боям готовятся. За свое идут биться, быдлом больше быть не хотят…
Мимо запорошенного снегом здания Исторического музея командарм и его спутник спустились к гостинице «Лоскутной», выходившей в Охотный ряд. Гостиница эта совсем еще недавно излюбленное пристанище волжских и сибирских миллионеров, сейчас была полна людьми в военных шинелях, полушубках, кожаных куртках.
В номере уже заливался громоздкий настенный телефон «Эриксон». Весть о новом назначении Фрунзе, как видно, уже пошла по Москве. Звонили товарищи по Сибири, по Минску, по подполью. Вызывали по-разному: кто Арсения, кто Трифоныча, кто просто Мишу… Поздравляли, просили взять с собой.
— Ладно, ладно… Всех заберу! — шутливо кричал в ответ в трубку Фрунзе и, обернувшись к Новицкому, улыбаясь, подытожил — Чуть не целая рота набирается… Пишите, Федор Федорович, первый рапорт…
Новицкий, о чем-то раздумывая, открыл полевую сумку, достал бумагу и карандаш. Пододвинув кресло к письменному столу, удобно уселся в нем, ожидая, что продиктует командарм.
Помолчав, Фрунзе продолжал неторопливо, как бы говоря с самим собой:
— Вы правильно считаете, Федор Федорович, что отвечать в основном за армию придется, разумеется, мне. Скидок и мне никаких не будет. Да я и сам их не приму. Но не злорадство врагов, не укоры друзей страшны, товарищ Новицкий, а потеря, скажем, хотя бы одного полка… Да что полка — батальон потерять зря и то никогда себе не простил бы… Вот чего боюсь, сказать по правде…
— А за матушку свою не боитесь?.. — вдруг спросил Новицкий. — Ведь, насколько я знаю, она у вас где-то там, по ту сторону фронта, в Верном, кажется?.. Если Колчаку станет известно, что ее сын армией против него командует, не оставит он старуху в покое… Как вы на этот счет полагаете?
Лицо Фрунзе омрачилось. Он негромко повторил:
— Да… если известно ему станет, Колчаку…
Но тотчас же круто вскинул голову:
— Вот о чем, право, просил бы вас, Федор Федорович, мне не напоминать… Конечно, белогвардейцы могут проведать о родстве этом… Возможно, что и расправятся… Вполне возможно. Жутко представить, если теперь самой ей беды хлебнуть достанется из-за меня. Но верю, что найдутся товарищи, которые не дадут свершиться беде.
Через час расхлябанный «мерседес» повез Фрунзе и Новицкого на Ярославский вокзал. Перед отъездом на фронт обоим им предстояло сдать дела по Ярославскому военному округу.
Улицы Москвы были тоже занесены снегом. Из окон темных, насупившихся домов вырывался едкий дым. Это дымили железные печки-буржуйки. Штыками щетинились площади и улицы — Лубянка, Мясницкая… Отряды проходили обучение ускоренными темпами. Каждый день был на счету. Белогвардейские армии и интервенты лихорадочно готовились к нанесению нового, решающего удара.
Штаб Ярославского военного округа находился в Иваново-Вознесенске. Здесь все тоже понимали, что означает колчаковское наступление. Большинство фабрик бездействовало, трубы их не дымили. Но теперь речь шла уже не только о хлопке для стоящих без дела станков, речь шла о всей судьбе революции, о самой жизни для трудового народа, Советской республики…
Вечером, спустя день после возвращения Фрунзе из Москвы, люди заполнили до отказа просторнейший в Иванове Гарелинский зал. Товарищ Арсений должен был выступить с докладом. Через него Москва, Ленин должны были дать ткачам-ивановцам ответ на все их тревоги и думы.
И вот на трибуну поднялся слегка задержавшийся Арсений-Трифоныч, окрвоенком и председатель
Иваново-Вознесенского губисполкома Михаил Васильевич Фрунзе-Михайлов.
Теперь на нем были темно-зеленый френч и кожаная тужурка. В густых, подстриженных ежиком
