обложку, но на челе книги не было заглавия, лишь линии, сплетенные в причудливый узел — три вывернутые наружу петли.
— Мне можно ее открыть? — спросил Регент. Мало ли какие традиции и правила связаны с этой книгой, подумал он. Давно, давно он не имел дела с подобными вопросами.
— Разумеется, — ответил юноша.
Он поколупал носком башмака пышную подушечку мха, выпиравшую между каменными плитами. На руку ему опустился долгоногий налитой комар. Мгновение юноша с интересом рассматривал его, потом легонько смахнул, не прихлопнув.
— Но это не бракисские письмена, — заметил Регент, изучая убористые столбцы текста, которые сбегали по странице сверху вниз. Книга рукописная, решил Регент, но писано безупречно, только по мелким неровностям и поймешь, что от руки, да еще по пышным буквицам и хвостатым, щегольским росчеркам. — Написано на одном из мертвых языков, — подытожил он.
— Именно так, — уверенно кивнул юноша. — Книга на старосильтанском. Прекрасный язык, совершенный язык, один из сложнейших в мире. Его изобрели… разработали нарочно для религиозных нужд. — Последнее он добавил приглушенно.
Регент жадно листал книгу, не веря своему счастью. Вот так удача, вот так случай представился!
— Числовые системы, как я погляжу?
— Мы называем это геометрией слов. — Юноша поднялся, расправил плечи, но как-то неуверенно, будто он еще не свыкся с недавними переменами в собственном теле. — Если бы я мог оставить ее у вас… — Он не договорил, но прозвучало это вопросительно.
Регент встал, потому что взгляд его упирался в худощавые, но сильные плечи посетителя. Теперь глаза их были вровень, и Регент сразу почувствовал себя хозяином положения. А чтобы укрепить позиции, он прошел к калитке и распахнул одну створку.
— За месяц управлюсь. Надеюсь, не дольше. Приходите через месяц, и будет вам имя книги.
Юноша помедлил, словно не веря, что священная книга здесь и правда в безопасности, затем робко улыбнулся, повторил «месяц» и скользнул за калитку. В сумерках Регент слышал, как он крадется по мостикам-балкам над Аквой. Как ни старался гость, дерево отчаянно скрипело у него под ногами в плотной вечерней тишине.
Юнец замер на одном из множества пешеходных мостиков, переброшенных через Акву, среди путаницы пересекающихся балок, занозистых досок, щербатого кирпича. Кто их выстроил, неизвестно, но строили явно небрежно и спустя рукава, просто чтобы как-то соединить берега Аквы, на которые выходило множество сумрачных проулков. А вот ниже виднелся аккуратный горбатый мостик, сложенный из голубоватого глинистого песчаника, украшенный разноцветной мозаикой, ажурной резьбой и фигурными перилами. В перилах уныло посвистывал ветер. Это затейливое сооружение отличалось красотой, но никак не практичностью.
Стараясь не потерять равновесия, Юнец всматривался в ту сторону, откуда только что пришел, разглядывал увенчанное куполом строение, которое опиралось на домишко доктора Полертрони, словно раненый боец. Огромные фасадные окна, вероятно некогда украшенные великолепными витражами с изображением различных мифологических сцен, теперь зияли чернотой, из которой торчали покореженные обломки металлического каркаса, в прошлом содержавшего разноцветье стекол.
Юнец удержался на ногах и, перепрыгнув на берег, поскользнулся в грязи, в которой распластались водоросли. Он едва на наступил в лужу засохшей блевотины, похожей на заплату из папье-маше, выплеснутой поверх острой осоки и увядших речных лилий. То и дело спотыкаясь, Юнец карабкался по тропинке. Голова у него кружилась от влажной духоты. Из сточной трубы выскользнул дикий кот, тощий и взъерошенный, молниеносно сиганул из-под ног человека на полуразрушенный балкон заброшенного особняка, сохранившего остатки былой прелести.
Крошечная церквушка когда-то явно была расписана небесно-голубой краской, теперь едва угадывавшейся под слоем жирной копоти и водорослей. Птичий помет покрывал оконные карнизы сплошной белесой коростой, а в щели между камнями пробивались все новые побеги вьющихся растений, отвоевывая себе территорию. Стрельчатые двойные двери перекосились, а кованый накладной узор, украшавший их, проржавел и местами погнулся.
Юнец двинулся вокруг Храма к северному приделу, который не было видно из сада доктора Полертрони. Здесь вход в церковь преграждали лишь покореженная щербатая решетка и обломки камней. Пригнувшись, Юнец скользнул внутрь, сложившись почти вдвое, — такое по силам только молодым, способным просочиться в любую щель, подобно крысе.
В церкви царила раскаленная духота. Тусклый вечерний свет падал сквозь грязные окна на мозаичные стены и пол, где разноцветные плитки чередовались с зеркальными, как и на потолке, причем выложен узор был таким образом, что зеркальца на потолке отражали цветные плитки на полу и наоборот. По всей церкви от этого разбегалась рябь из сверкающих бликов, точно по морской глади в солнечный день, и Юнец минуту-другую разглядывал рябь, пока не пришел к выводу, что из-за нее не разобрать орнамент на полу, — непонятно, письмена там или рисунок.
Впрочем, он тотчас понял, что строителей церкви это нимало не заботило. Устроился на полу, скрестив ноги, и все озирался — причудливая красота Храма заворожила юношу. Так он сидел долго, а свет все меркнул, а зеркальца все отражали цветные плитки, а блики все посверкивали, а световые узоры все плыли по воздуху, тускнея по мере того, как солнце склонялось за горизонт.
Всю последующую неделю Регент Полертрони засиживался над книгой не то что допоздна, а до самого утра. Он работал в кабинете на чердаке, расшифровывал текст, обложившись словарями и грамматиками, которые извлек на свет из прогнившего деревянного сундука. Влажное дыхание Аквы беспрепятственно проникало в каждую щель дома: генераторы то и дело замыкало, книги распухали и плесневели, а свежая одежда мгновенно пропитывалась потом. В комнатах нижнего этажа всегда стояло влажное марево, особенно по утрам, когда в воздухе будто висел вязкий туман и все поверхности покрывались тончайшим налетом ила. До чердака туман обыкновенно не поднимался, так что там было несколько посуше, однако на чердачном потолке постепенно расползалось зловещее темное пятно, будто отпечаток гигантской ладони. Такие же пятна, поменьше, возникли на покоробленных обоях, соперничая с узором из геральдических лилий.
Регент закинул руки за голову и потянулся, прислушиваясь к унылому хрусту суставов. Речная гладь за окном отблескивала зеленой пленкой — следами подводного газового выброса. То и дело из-под воды, бурля, всплывала очередная Морь — расколотый череп, в котором пульсировал зеленый, словно капустный кочан, мозг. Череп хищно кидался за лакомой крупной стрекозой или незадачливой рыбой, на свою беду проплывавшей мимо.
Регент вздохнул и сложил справочники в аккуратную стопку. Затем проделал то же самое с разрозненными листками, густо испещренными записями. Он ни на шаг не продвинулся в работе над книгой и имя ее пока что не смог установить даже приблизительно. Задача оказалась ему не по силам, и немудрено: книга была написана на незнакомом языке, да еще на каком! Его, казалось, нарочно изобрели, чтобы зашифровывать, запутывать, сбивать с толку, громоздить загадку на загадку. Вполне вероятно, что так оно и было, подумал Регент, увязывая кожаный томик в пестрый шелк и затягивая узел как можно туже, так что острые углы обложки натянули ткань изнутри.
Затем Регент отключил генератор, от которого работала настольная лампа — все равно та мигала и светила из последних сил, — и, прижимая к груди книгу, цепляясь за липкие от плесени перила, спустился на первый этаж.
Городской университет располагался на границе между старой частью города и новой. Наводнение не пощадило и его, но, когда часть этажей и построек оказалась затоплена, было приложено немало стараний, чтобы их осушить; кроме того, отдельные корпуса соединили застекленными переходами.
Регент шагал к своему бывшему кабинету — налево за отделом антропологии, вниз по лестнице в отдел эзотерики, еще вниз, через геоматику насквозь, и снова вниз, минуя кафедры лингвистики и культуры, которые, казалось, естественным путем отпочковались от закоулка библиотечного крыла. Попутно он
