– Только не говорите этого ей, ладно? Гортензии доставляет такое удовольствие думать, что она умнее меня.
– Каким образом он добывал все эти сведения? – вопросом остановил ее Ян, потому что она уже собралась уйти и оставить его здесь одного.
– Многие из этих рисунков сделала одна женщина, которая жила в деревне неподалеку от вас. А когда ты куда-нибудь уезжал, он специально нанимал художника, который должен был ехать туда же и делать зарисовки. Побудь пока здесь – здесь тихо и хорошо, а мне нужно кое-куда сходить.
Ян знал, что она уходит, чтобы он мог рассмотреть все это без свидетелей. Какое-то мгновение он сомневался, нужно ли ему здесь оставаться, потом медленно опустился на стул и начал просматривать отчеты о самом себе. Все они были написаны неким мистером Эдгаром Норвичем, и по мере того, как Ян просматривал толстую пачку писем, его злость на деда за столь беспардонное вторжение в его личную жизнь начала проходить, и он с увлечением погрузился в летопись своей жизни. Почти каждое письмо начиналось с извинений, из которых явствовало, что герцог постоянно упрекал его за недостаточно подробные отчеты.
Верхнее письмо начиналось так,
«Прошу Вашу светлость простить мне мое непреднамеренное упущение. Я забыл упомянуть, что мистер Торнтон любит иногда выкурить сигару, причем предпочитает сигары с обрезанными кончиками…»
Следующее письмо начиналось так:
«Я не предполагал. Ваша светлость, что Вы захотите узнать, с какой скоростью бежала его лошадь на скачках. Мне казалось достаточным сообщить, что она выиграла забег».
Письма были затертыми, с загнутыми концами, из чего Ян сделал вывод, что их перечитывали неоднократно. Кроме того, из некоторых комментариев на полях он заключил, что герцог гордился его успехами:
«Вам будет приятно узнать. Ваша светлость, что из Яна получился отличный выжлятник, как Вы и предполагали…»
«Я, как и многие другие, совершенно согласен с Вами, что мистер Торнтон – настоящий математический гений…»
«Уверяю Вас, Ваша светлость, что Ваша тревога по поводу этой дуэли совершенно напрасна. Это было всего лишь поверхностное ранение в руку, и ничего больше».
Ян выбирал письма наобум, не замечая, как в баррикаде, которую он воздвиг между собой и дедом, появляется брешь.
«Ваша светлость, – в необычно раздраженном тоне писал Эдгар Норвич, когда Яну было одиннадцать, – ваше предложение пригласить доктора, который сумел бы тайно осмотреть Яна на предмет его больного горла, совершенно невыполнимо. Даже если бы мне удалось найти такого, который согласился бы прикинуться заблудившимся путником, я не представляю, каким образом он мог бы ухитриться заглянуть мальчику в горло, не возбудив при этом подозрений!»
Минуты переходили в часы, и Яна все сильнее охватывало смятение. Перед ним проходила вся его жизнь, с ее достижениями и прегрешениями. Ему регулярно попадались упоминания о его карточных выигрышах и проигрышах, описания и рисунки всех его кораблей, подробные отчеты о его финансовых операциях.
Ян медленно открыл ящик, запихнул бумаги обратно, вышел из кабинета и пошел в гостиную, где его и нашел Ормсли, чтобы сказать, что герцог желает его видеть.
Когда Ян вошел к деду, тот, облаченный в домашний халат, сидел в кресле у камина. Вид у него был на удивление бодрый.
– Вы выглядите… – Ян заколебался, недовольный охватившим его чувством облегчения оттого, что дед так хорошо выглядит, – поправившимся, – коротко закончил он.
– Я уже давно не сочувствовал себя так хорошо, – заявил герцог. Ян не знал, чем вызвано это заявление – то ли его самочувствие действительно улучшилось, то ли это было проявлением силы духа, которой так восхищался врач. – Бумаги готовы, я уже подписал их. Я… взял на себя смелость приказать подать сюда обед… в надежде, что ты не откажешься разделить со мной трапезу перед отъездом. Ведь тебе все равно придется где-нибудь поесть.
Ян нерешительно кивнул и увидел, как обрадовало герцога его согласие.
– Отлично! – С сияющим лицом он вручил Яну бумаги и перо.
С тайным удовлетворением он смотрел, как Ян, не глядя, подписывает документы, тем самым принимая не только титул, но и сопутствующее ему состояние. – Теперь мы можем продолжить разговор, который нам пришлось прервать внизу, в гостиной. О чем мы там говорили? – спросил он внука, принимая от него обратно бумаги.
Мыслями Ян все еще пребывал в кабинете – за письменным столом, заваленным его портретами и письмами, в которых содержалась история его жизни, и потому рассеянно посмотрел на старика.
– Ах, да, – вспомнил герцог, – мы обсуждали твою будущую жизнь. Так кто же эта счастливая молодая леди?
Закинув ногу на ногу, Ян откинулся в кресле и, немного помолчав, небрежным тоном спросил:
– А вы разве не знаете? – он с деланным удивлением приподнял одну бровь. – Мне об этом известно уже пять дней. Или письмо от мистера Норвича опять запаздывает?
Дед сразу как-то сжался в своем кресле, будто разом состарился.
– Чэрити, – тихо сказал он. Тяжело вздохнув, он поднял на Яна умоляющий взгляд, сумев, однако, при этом не утратить достоинства: – Ты сердишься?
– Не знаю.
Герцог кивнул. – Знаешь ли ты, как трудно иногда бывает сказать: «Прости»?
– И не говорите, – отрывисто бросил Ян.
Дед издал долгий вздох и снова кивнул, смиряясь с ответом Яна.
– Хорошо, тогда можем мы просто поговорить? Хотя бы немного?
– О чем бы вы хотели поговорить?
– О твоей будущей жене, например, – с теплотой в голосе ответил дед. – Кто она?
– Элизабет Камерон.
– Элизабет Камерон? – изумленно переспросил герцог. – Мне казалось, ты покончил с этой историей еще два года назад. Ян подавил угрюмый смешок.
– Я немедленно пошлю ей свои поздравления, – заявил герцог.
– Они будут преждевременны, – коротко бросил Ян. Но не прошло и часа, как, разомлевший от бренди и усталости, убаюканный тонкими ненавязчивыми расспросами деда, он нехотя поведал деду, как обстоят дела, и с удивлением обнаружил, что ему не надо рассказывать о тех слухах, которые связаны с именем Элизабет, и о ее репутации в свете. Как и сказала Люсинда Трокмортон-Джонс, это было известно всем, даже его деду.
– Поверь мне, Ян, – предупредил его герцог, – если ты думаешь, что в обществе забудут о ее проступке, простят и примут ее только потому, что она твоя жена, ты сильно ошибаешься. Они «не заметят» твоего участия в этой некрасивой истории, как, собственно, они уже и сделали, потому что ты мужчина, и мужчина богатый, не говоря уж о том, что теперь ты маркиз Кенсингтонский. Конечно, они будут терпеть Элизабет, если ты сделаешь ее маркизой, у них просто не будет выбора, но они не откажутся от малейшей возможности уколоть ее, и как можно больнее. Чтобы заставить общество снова принять ее как равную, потребуется некая демонстрация силы со стороны высокопоставленных особ, пользующихся особым влиянием. В противном случае она останется парией.
Что касается самого Яна, то он совершенно спокойно и без колебаний послал бы это общество ко всем чертям, но беда в том, что именно туда общество и отправило Элизабет, а ему хотелось залечить ее раненую гордость. Пока Ян думал, как ему поступить, дед вдруг решительно заявил:
– Я поеду в Лондон, чтобы находиться рядом, когда будет объявлено о твоей помолвке.
– Нет, – резко ответил Ян и плотно сжал челюсти. Одно дело – отказаться от ненависти к этому человеку и совсем другое – позволить ему влезть в его жизнь или принимать от него помощь.
– Я понимаю, почему ты отказываешься от моей помощи, – спокойно ответил дед. – Но я предложил ее не только потому, что это доставит мне удовольствие. Есть и другие веские причины: во-первых, моя
