подозрения.
— Я не нуждаюсь ни в каких сводниках. У меня имеется, — проговорила Лючия раскаленным от ярости голосом, — моя репутация. Стойте! Куда вы идете?
Миг спустя раздался грохот перевернутой мебели, рассыпая осколки, вылетело окно, вслед за этим зазвучал свисток: звали городскую милицию.
Паскуале, разумеется, мог бы сбежать, но он сомневался, что сумеет уйти далеко. Ведь если Коперник натравил на него этих двоих, он натравит на него и остальных. Кроме того, ему все равно необходимо увидеться с Великим Механиком. Оставалось одно средство, он видел лишь один-единственный способ проникнуть в Новый Университет. Паскуале запрыгнул в черную повозку, поднял тяжелый просмоленный полог и заполз под него.
Он едва успел устроиться, как услышал, что сборщики трупов возвращаются, вслед им несся пронзительный голос мамаши Лючии. Паскуале замер в темноте, прислонившись к тяжелому холодному телу. Грубые доски были мокрыми от чего-то, что просачивалось сквозь его одежду. Раздался скрип, когда два человека забрались на скамью, потом все зашаталось: они тронулись в путь. В насыщенной миазмами темноте под просмоленной парусиной Паскуале ощущал на своем лице ледяную руку трупа. Он не смел сдвинуть ее: вдруг один из сборщиков обернется посмотреть, как там груз? Еще одно распухшее тело при каждом толчке выпускало газы. Запах был не такой ужасный, как в анатомическом театре в разгар лета на третий день препарирования, когда не остается уже ничего, кроме оболочки из гниющих мышц и жира на желтых костях, но сейчас у Паскуале не было флакончика с камфарой, чтобы подносить его к носу; и хотя от мощного искусственного запаха фиалок щипало глаза и глотку, он не заглушал вонь, а только прорезал ее. Паскуале повернул голову и сумел прижаться носом к месту крепления полога, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Он молил, чтобы все эти люди погибли либо от естественных причин, либо были убиты, чтобы он не подцепил в этом черном воздухе дизентерию или французскую сыпь.
Голоса сборщиков трупов были слышны сквозь приглушенный шум колес и скрип деревянной повозки. Один, размеренный и низкий, ворчал насчет наглости механиков:
— Словно нам и без того не хватает работы, теперь еще и оберегай всяких дураков.
Второй отвечал:
— Он просто упертый тупоумный старикашка, который считает, будто каждый мечтает его ограбить. Наверное, какой-то сводник запросил слишком много за то, чтобы свести его с хорошенькой теплой бабой.
— Ну, сводник тоже сбежал. А может, его никогда и не было.
— Неважно. Надо только получить с него монету, которую он обещал, даже если мы не найдем сводника. А ты видел сиськи той девчонки? Я был не прочь задержаться там ненадолго.
Человек с низким голосом захохотал:
— Если так пойдет и дальше, ты через пару дней захочешь притащить ее в Университет, свежую и тепленькую.
— Если так пойдет и дальше, мы останемся без дела. Война хороша для медицины, а не для таких, как мы. Любой идиот во время войны готов запустить лапы в наш промысел.
— Не переживай, — сказал первый. — Пока они не найдут способ сохранять тела летом, без работы мы не останемся. Эти не пролежат в театре даже до Нового года. Но если посмотреть с другой стороны, нам, по крайней мере, не приходится их выискивать.
Второй возразил:
— А возможно, придется. Вон сколько взбалмошных юнцов приканчивают друг друга, а женщин маловато.
— Мозги — все, что им сейчас нужно. И они не особенно разбираются, чьи они. Мозги у всех одинаковые.
— Мозг — вместилище разума, наверное, поэтому тебе он неинтересен.
— Зато совсем другое дело сердца. Я всегда испытываю слабость к сердцам.
— Сердца, мозги, в итоге все обращается в деньги.
— В тебе нет поэзии, Агостино. Ведь сердце, с его четырьмя желудочками и клапанами, это же чудо. Подумай о том, как проходит через сердце кровь, потому что клапаны устроены так хитро: они открываются внутрь или наружу в зависимости от нужды. Я всегда говорил, тебе надо поучиться.
Второй сборщик, Агостино, сказал:
— Нам по-прежнему надо думать о медиках. Может, та молодая шлюха, от которой ты размяк, та, с сиськами. Я найду способ, если ты хочешь повеселиться с ней, прежде чем мы погрузим ее в телегу.
— Мой отец занимался этим делом, а до него его отец. И они делали все без ножа.
— Я достаточно наслушался о твоем отце, спасибо. Заворачивай здесь. Проедем в последний раз, и назад.
Рука трупа соскользнула с лица Паскуале, когда повозка завернула, и упала обратно, когда повозка начала тормозить. Повисла тишина, затем край парусины отодвинули и внутрь впихнули тело. Басовитый сборщик трупов говорил с кем-то о деньгах. Повозка снова тронулась в путь, тяжело раскачиваясь на ходу, сборщики трупов переговаривались вполголоса, пока наконец повозка не остановилась снова и послышалось железное звяканье ворот.
Сборщики трупов обменялись любезностями со стражей. Повозка еще немного проехала и снова встала. Затем все закачалось, появилось ощущение падения вместе с грохотом паровой машины и звоном железной цепи. Повозка была внутри Нового Университета.
6
Падение завершилось тяжелым ударом. Внезапный свет залил край просмоленного полога. Повозка быстро покатилась вперед. Глухое эхо, шум машины, работающей вхолостую. Паскуале достал свой ножичек и уже был готов прорезать полог, когда его край подняли и оттянули назад.
Паскуале лежал неподвижно, вглядываясь между закоченелыми пальцами мертвеца, рука которого так и лежала на его лице. Над головой загорелись яркие огни, кольцо ацетиленовых ламп под сводами побеленного потолка. От холода бросало в дрожь, похоже, то был какой-то подвал глубоко под землей. Сборщики трупов начали разгружать повозку, подтягивая тела железным крюком к краю, а затем стаскивая их за ноги и за волосы.
Паскуале заставил себя сесть и увидел за повозкой ряды столов, в основном с уложенными на них телами. Оба сборщика были заняты трупами, которые они только что выгрузили. Один записывал приметы на клочке бумаги, а второй обмеривал.
Паскуале выбрался наверх и перепрыгнул через борт повозки, шумно приземлившись на холодный скользкий пол. Лошади захрапели и вздрогнули, потащив стоящую на тормозе телегу. Оба сборщика трупов обернулись, закричали и бросились в погоню. Паскуале проскочил между трупами на осклизлых столах и метнулся в ближайшую дверь, захлопнув ее перед носом у преследователей.
Он оказался в маленьком круглом чуланчике, внутрь которого, на расстоянии ладони от грубой стены, была вставлена решетчатая железная клетка. Сборщики трупов заколотили в дверь, и пол закачался и заходил ходуном под ногами Паскуале. Он схватился за веревку и охнул от изумления, когда комната начала подниматься, унося его вместе с собой наверх.
Комната поднималась долго, слегка покачиваясь на ходу, один раз прошла сквозь свинцовое кольцо, которое промелькнуло, грохоча цепями. Когда она наконец остановилась, Паскуале не сразу решился отпустить веревку, почти уверенный, что стоит ему разжать руки, и комната тотчас же проделает весь путь в обратном направлении. Дверь, когда он толкнул ее, открылась в ветреную ночь.
Мертвецкая, видимо, находилась под холодным фундаментом Большой Башни, потому что движущаяся комната принесла Паскуале на самый ее верх. Он глядел на крыши и террасы Нового Университета у реки, на речных каналах горели огоньки плавучих мельниц. Дальше поднимались темные холмы с лишь кое-где горящими фонарями. Где-то за ними собирались вражеские армии, невидимое зло тяжело повисло в воздухе, словно грозовые облака.
