Где стая гуляла, там корову не найдут, тут овцы-ярочки не досчитаются, ямщицких коней загоняли всем обществом, жрали прямо в оглоблях.
Людей не трогали - все ж помнили, что у Гришки под шкурой русская плоть, честные волки своих-то не едят. Все человеческие помыслы из головы у Гриши вышли.
Стали волки из соседних лесов называть Гришкину стаю - фроловской дюжиной. Уважали.
Раз встал под Крещение лютый мороз и метели, скот заперли, зверье попряталось, одурели волки с голодухи, выбрались на тракт. В полночь приметили - катят под гору щегольские саночки - игрушки, розами расписаны, полость медвежья, не наших лесов медведь - белый.
Поджарый иноходец сквозь пургу соколиным летом летел, рысь машистая, татарская, сам белей пурги. В саночках один возница, весело ему, смеялся на лету, а что не смеяться, сыт, пьян, шубка лисья, шапочка с песца.
У, съем!
А конь-то, конь... Белое золотко.
Екнуло сердце Гришки-волка, залюбовался не по волчьи, по-человечьи, за такого коня душу прозакладать не жаль, ежели бы сгодилась кому душа моя грешная.
Опомнился, кивнул своим - налетай.
Молча расстелились фроловские волки по снегу с двух сторон, первые наискосок, другие сзади насели. Взвизгнул иноходец, засбоил в скок, прянул, будто нож метнули.
Ездок уж не смеялся, кнут выронил, в вожжи впился, губу до крови прокусил - мамку помянул тоненько.
Гришка, на бегу кровь его учуял - улыбнулся по-волчьи.
Махнул и всей тушей ездока с саней в снег сбил - так и покатились оба, волк с человеком в снежный искристый преисподний ад.
Тут узнал Гришка барчука, с которым его женка нечестна была.
Кровь в глаза бросилась, черная шерсть на хребту встала.
Навалился ему лапами на грудь, содрогнулся утробным рыком, желтая пена с клыков на белое горло соперника полилась. Нежное горло, близко, переглатывает. Жилка тикает. Вином и девками пахнет.
Рви, Григорий.
Вдруг под бирючьей шкурой так больно стало, будто на кол напоролся с разбегу или уголь проглотил.
То смертно добела заболел скрытый в волчьем теле соловецкий крестильный крест.
Не тронь, Григорий.
Грех.
И отступился волк, попятился, завыл в голое небо, снега схватил полную пасть и посигал за своими вдогон. Дворянский сын в снегу по пояс на коленях качался, голову охватив. Говорят, вскоре из тех мест навсегда уехал.
Встретил своих волков Гриша - а те роптали, что упустили коня, самые отпетые драться полезли. Тошно стало Гришке, крест болел у него внутри.
Обернулся он на дальние огни, узнал село, в котором его теща, черная сука, жила.
Повел волков задами к тещину двору. Знал, что теща его особых овец содержала - ни у кого такой отары не было - брехали, что руно тех овец в огне не горит.
Поднялись они на крышу зимнего хлева, разломали сверху дыру и в овчарню влезли.
Хлев пустой стоял. Волки-то думали, что порежут стадо во многом множестве и тесноте, нажрутся, а остальных свалят в угол поленицей и по их телам выберутся наверх, им, пострелам, не впервой.
Угодила в западню фроловская дюжина.
Сквозь дыру в крыше снег валил... Не достать.
Пробовали волки грызть
