Мимо прогромыхали окованные ободья на ухабе, копыта промесили хлябь - по бабки в брызгах грязи. Тяжелые травы с обочин секли колесные спицы.
Пленный княжич сидел в полутьме возка, кафтан на плечи наброшенный не по росту, свесились белые рукава, он отвел занавесь от оконца, разомкнул было губы, попрощаться ли, поприветствовать, но так и остался в немоте непритворной. Рот ладонью прикрыл.
И пала навсегда занавесь на окошко.
Вильнуло напоследок кожаное ведро на запятках возка.
Ксения мелко смяла скорлупу в кулаке, рассыпала, чтобы куры неслись, встала и пошла к заставе.
Прапорщик, только что полтинником ублаготворенный, нищую богомолку не мытарил, только строго велел показать поклажу - она с улыбкой вывернула мешок.
Пусто.
К шву пристала солома и хлебные крошки.
- Ну, коли так, ступай, матушка, где так долго ходила, что ж добра не нажила? - пошутил сторож.
- По миру ходила, - в тон ему ответила Ксения - Мое добро при мне.
Побрела меж колеями, и только от глаз скрылась, сняла пустой мешок с плеча.
Потрясла легонько, губами тихонько потпрукала.
В ответ из мешка загуркало, завозилось, и выкатилась из холстины серая кошка.
Потерлась о ноги странницы, спину напружила и одним глазом моргнула.
Ни к чему дорогу разведывать, по запаху, до зуда - близки перелески на выселках, московские ясени, жилье тесное, молоко, хлеб сырой и серый. Воды темные, броды мелкие, белого города площади торговые, черные бани в овражках, и березовые поленницы, шатровые кровли и купола, хрумкие на откусе детские антоновские яблоки, опорные стены на Трех Горах и червонные венцы Новодевичьего.
- Брысь на Москву! - засмеялась Ксения.
И закрыла глаза.
2006-2009, Москва-Галич-Москва.
