этом почему-то не размышляется. Совсем».
Мысль показалась смешной. Вот и рассмеялась.
Вернулась домой. Поставила варить курицу. Странно, но хотелось есть.
Выпила.
Подумала: «Ну, ведь живут же люди – и раком больные живут, и СПИДом. И в хосписе люди живут. Да, кстати, может, съездить в хоспис?»
В хоспис ехать было нельзя: почему-то совсем не хотелось раскрывать свою болезнь. Никому. Хотя какая разница: знают или нет?
Может, все-таки поехать в какую-нибудь другую «Обдирочную», поприличней, и еще раз тест сдать? А потом – что? Ждать неделю? А как эту неделю жить? Это же не надежда будет, а какая-то тень надежды. Зачем нужна эта тень? Надо смириться и не рыпаться. Она же чувствовала, что так произойдет? Вот и произошло. И надеяться не на что. Только на Бога. Все-таки когда есть надежда на ошибку – жить легче. Это как будто темное-темное небо, а крошечная звездочка все-таки светит.
Не пойдет она проверять. И лечиться не станет. Пускай все идет, как идет. У нее нет ни сил, ни желания рыпаться.
Потом пришла Рита. Начала причитать, что, мол, с утра звонит, а трубку никто не берет и она уже подумала… а вдруг Наташа решила из окна… Или еще какую глупость…
Рита даже перекрестилась, чего раньше никогда не делала.
Рита была выгнана незамедлительно. Но она натолкнула на мысль, которая Наташе в голову не приходила.
Открыла окно – посмотрела вниз. Седьмой этаж.
Подумала одно: «Бред!» Дальше думать было лень.
Выпила коньяка. Стало чуть легче, то есть безразличней.
Пачка снотворного? Вены?
Страшно… Да и недостойно как-то. А если, не приведи господи, спасут – как же тогда жить?
Подумала: если Бог послал мне такое испытание под финал жизни, зачем же идти против Бога?
Удивилась: про Бога всегда редко думала, а в последнее время почему-то постоянно… Ну почему, почему люди вспоминают Господа только в минуты печали? Может, если бы они помнили о Нем всегда, если бы ощущали себя живущими в присутствии Бога, жизнь шла бы иначе? Может, тогда и СПИДа бы не было… Хотя при чем тут СПИД?
Развивать эту мысль сил не было.
Пила, спала, принимала душ.
Позвонила на работу, сказала, что простудилась.
– Надолго? – спросила секретарша Цветкова. Хотела сказать: «Навсегда», но по инерции брякнула:
– Максимум недельку.
– Выздоравливайте, – сказала добрая секретарша.
Наташа повесила трубку и разрыдалась.
И снова пила, спала, принимала душ.
И опять…
СОН
Наташа спала плохо. Красивым и теплым словом «сон» это нельзя было назвать: забытье, мираж, бред. Но уж никак не теплый сон.
Ложилась спать не потому, что хотелось, а потому, что было необходимо. Перед тем как лечь, зачем-то стояла голая перед зеркалом. И каждый раз ей казалось, что язвы на ее теле, которые ее так напугали в свое время, становятся больше, и голова болит все сильнее, и горло першит… Ощущение такое, будто в горле вырастает огромная язва, которая вот-вот разрастется до невероятных размеров, – и тогда совсем уж невозможно станет дышать.
Она зарывалась в сон, как в одеяло, только чтобы не видеть, не слышать окружающего мира. Но под одеялом было душно, страшно, темно. И во сне было точно так же: жутко, отвратительно и дышать нечем.
Просыпалась среди ночи от этого удушья. Казалось, что задыхается. Несколько минут пыталась прийти в себя.
Ночь смотрела в окно, и там, в бездонной и бессмысленной черноте неба, виделись такие картинки, такие ужасы, которые не представлялись ей даже в те времена, когда она была маленькой и жутко боялась темноты.
Но однажды…
Когда это было? Кто знает… Дни сначала потеряли смысл, а затем – счет…
Так вот однажды вдруг жутко захотелось спать. И не поздно еще вроде было, а вот ведь… Глаза начали слипаться, усталость навалилась. В последнее время усталость была постоянной и потому не ощущалась. А тут прямо навалилась, как плита, – не выкарабкаться.
Голова подушки еще не коснулась, а Наташа уже уснула. Словно на лету. Но – спокойно, ровно, тихо.
Человек, как известно, существо не только живучее, но и любящее себя чрезвычайно. Есть в любом из нас стержень, который даже самым жутким жизненным обстоятельствам сломать трудно, а у иных людей – и вовсе невозможно. Гнется человек вместе с этим стержнем, гнется, однако вот ведь не ломается. Более того, вдруг обнаруживает с некоторым даже удивлением, что медленно, но все же начинает разгибаться.
Бог его знает, из чего этот стержень сделан, но замешан материал, очевидно, на привычке. Люди не страшного более всего боятся, а непривычного. Стоит любой жути стать привычной – и вот тебе, пожалуйста, живет себе человек дальше. Аж до самой смерти. И хвала Господу, что мы устроены так, иначе наша дорога до смерти была бы совсем короткой.
Но как и когда привычка становится стержнем – это неведомо никому. Может, только Богу, но Он не объясняет…
Это был не сон. Снова – каша. Окрошка. Винегрет. Никакого сюжета, как бывает во сне, никакой истории.
Все та же круговерть, смесь из мужских знакомых лиц. Только Наташа находилась не в центре круговерти, а в стороне стояла, как бы поодаль. Наблюдала. И грустно не было. И весело не становилось. Наблюдала себе – и все.
Вдруг мама опять появилась. Подошла. По голове погладила, как бы успокаивая. Слов мама не говорила. Но смотрела по-доброму, так, как в жизни смотрела очень редко.
А потом мама пошла куда-то по длинной, светлой, бесконечной дороге.
Тут во сне возник сюжет.
Наташа бросилась за мамой, пытаясь догнать, но догнать не удалось. Мама вроде не быстро шла, а Наташа бежала, но расстояние между ними почему-то не сокращалось. Наташа поняла, что маму не догнать, и повернула, чтобы идти обратно.
И тут увидела того самого страшного человека из сна.
Она отшатнулась по инерции, но человек не обращал на нее никакого внимания. Шел себе, размахивая руками, и Наташа увидела эту родинку на пальце.
И опять же не было страха. Наташа подумала (оказывается, во сне можно думать!): человек с родинкой на пальце второй раз приходит в мой сон, надо бы с ним познакомиться – и окликнула его:
– Эй!
Тот остановился. Улыбнулся хорошей улыбкой – не страшной и не издевательской. Хорошей. А потом хлопнул в ладоши, словно фокусник.
И в небо взмыл огромный шар. Странный шар, словно весь состоящий из лоскутов.
Шар взмывал в небо, но, вопреки всем законам перспективы, становился не меньше, а, наоборот, больше. И Наташе уже удалось разглядеть все его лоскуточки.
Никакие это не лоскуточки были, а лица ее мужчин. Шар состоял из живых мужских лиц.
Лоскутный шар, состоящий из лиц ее знакомых мужчин, почему-то показался Наташе таким смешным, что она рассмеялась. Весело и радостно.
