самому по этому делу и позови Артюху-то (Лукьян сотский в кабаке рассказывал). Позвал Артюху-то: «Ты, говорит, мне придумай такое дело, чтобы у меня рублей десять на серебро было, потому как я тебе верю и знаю, что у тебя голова не брюква, а из золота кована, жемчугом низана. Ну вот она, жемчужная-то голова, от большой трезвости от своей и поразгадала, попридумала:
— Вишь, — говорит, — ваше благородие Иван Семеныч, не на всякой, слышь, избе доски с обозначением: кому и с чем на пожар бежать: с ведром ли, с лесницей ли, с лопатой, али с кобылой. Вели оправить, а кто не может, пущай деньги дает.
Тот ему за эти слова в темя целование, на руки благословение и крепкий наказ:
— Губернатор-де велел это дело сделать и отставкой-де пристрожил меня, коли ты-де Артюха не сделаешь.
Вот и пошел наш Офонас по бедных нас. Собрали-то надо быть много. Иван Кузьмич Соснинской сказывал, слышь, на Артемьев-то сказ такое: нате-де вам вместо гривенника три рубли на серебро, а уже- де дощечку-то я сам нарисую; вы-де и не беспокойтесь о том. А коли-де кто по бедности такого дела не сможет, ко мне опять приходи — еще дам! «И нашлась-де Агафья-нищенка (и к той-де Артюха-то с пьяну зенки-то свои бесстыжие принес), сама-де сказывала — у меня душа за собой, да и та болезная, а мне уж — говорила — за доской за вашей и от смерти от моей не ухорониться. Пришел, ведь, слышь, Артюха к Ивану Кузьмичу, по его наказу.
— Ну, — перебили слушатели.
— Отдал Иван Кузьмич за старуху десять копеек.
— Что же Артемей-то?
— Взял, известно.
— Экой черт, экой лешой, рука-то не отвалилась на ту пору?
— Нету, сказывают.
— Экой черт, экой лешой!
— Да уж это самое слово ваше верно; накопил-таки на душе чертовщинки-то, позапасся.
— Сказывают, напредки грозится. Выговаривал-де Артюха-то девкам: «Вы-де слышь, ссыпчины-то не делайте; зима-де ноне крутая стоит, поседков по книгам значится — на тот год делать грех, так-де его благородье и наказывал мне. Оставьте думать!» Орженухи-то наши, слышь, в слезы: «Так, слышь, поправить-де это дело в нашей силe». Со словами-де этими и отошел от них.
— Ну, знать, ответ держать ребятам придется, да и ответ-от денежный…
— Уж это не без того…
— Возьмут, други, возьмут и с них поручного. Быть делу этому.
— За ребят боюсь, и побьют Артюху…
— Да это и дело: на то и бьют, затем, знать, и пошел по непоказанной дороге…
Так толковали мужички перед святками, толковали после святок, когда поседки затеваются уже без ряженых, хоть и с песнями до масленицы.
— А ведь ребята-то наши взяли свое…
— О чем это ты?
— Артюхе-то за побор его за поседки бороду выщипали.
— Поколотили что ли?
— И поколотили, и полбороды выкосили: две недели подвязаный ходил, а снял повязку: борода что мочалка — одно только звание! Ходит и не стыдится…
— Ну!
— Обозлился теперь до зела! Как подвыпил, так и лезет изобидеть бы кого, да облаять… Уж и бьют же — верно слово!
— Больно?
— В клочья треплют. Кажись с тем и в гроб уложат. Да уж больно жаль!..
— Чего такого?
— Человек-от был допреж оченно больно хороший, а стал вот сотским, с того и пошло.
— Да уж это точно что так: брось хлеб в лес — пойдешь найдешь. Пошли же ему, Господи, мир безмятежный да покой! А жаль коли тем износится, право жаль. Христова, ведь, в нем душа-то, Христова. Вон, слышь, ономнясь у Прохора рекрута окликал: те, выходит, вестимо позамешкали. Жаль было: один ведь у них сын-от и всей радости. Пришел к ним Артюха в другой раз со строгим наказом. Пришел и взлаял по- своему, сердито: «При мне-де и лошадей впрягайте, мне-де велено и за околицу вас проводить».
Ну, известно, начальный указ принес: — слушать надо. Стали иконам молиться. Артюха стоит, ждет: свою, значит, должность правит, приговаривает: «Торопитесь, мол, торопитесь, тугой-де поля не изъездишь, нудой моря не переплывешь. Его, известно, слушают, будто слушают, а сами ревут да прощаются. Артюха стоит с падогом со своим, словно на свадьбе, череда своего в угощены дожидает: не его-де дело! Глазом, сказывали, не сморгнул. Стали тем часом парня образом благословлять — воет парень. Артюха падежком своим постучал, слышь, об пол, да и опять-де свое слово сказывает: скорей-де, братцы, скорей, ждать некогда. Перекрестили парня образом, старик Прохор все молчал, что и Артюха же. Стал свою речь сказывать: «Сердешной-де ты мой, единое око, последня-де надежда на спасенье!»… И все такое.
«Рубашку-то ты, слышь, любимую-то свою, красную-то надень, армячишко синий мой, штаны-то плисовые, сапоги-то-де новые! Погуляй, покрасуйся на последний час свой, отведи свою душеньку-то, жемчуг ты мой самокатной, ангел ты наш хранитель-поитель. Вот двадцать рублев, слышь, уберег от своих от трудов грешных, не одну-де неделю копил… последние!…» Сказывает это Прохор-от, а сам дрожит и голосом переливает плачевно так.
«Возьми ты, говорит, деньги эти: гармонию себе купи, потешься сколько сможешь на трудовые на наши деньги. Ведь наши они, и никто-де их от нас отнять не может. Пропей-де ты их, слышь, прогуляй. Пущай пойдут они прахом, лишь бы-де на твое на последнее ликованье во своей вольной волюшке, в дому отеческом».
Как сказал эти слова-то все старик Прохор, да как заревет, слышь что молодое дитя, во всю свою силу, да как кинется на шею к парню-то…
Сказывают, у Артюхи слеза на ту пору проступила, и он заревел: затем-де, едешь, из избы вышел. Вернулся, сказывают, на другой день трепаной такой, скучной. Говорит — голосом дрожит, и смирно таково и ласково: «Я-де, говорит, становому сказывал, что прихворнул парень-от твой, в два-де дня не оправится». Нет уж, говорят, спасибо, Артемьюшко, дальше откладывать — тяготы больше. Бери, говорит, да и вези коли велено! Так слышь, Артемей-от, ни слова на это: опять прослезился. Везите, говорит сами, а я не поеду; я, говорит, и на облучок не сяду: невмоготу, мол, мне». Так и не сел, так и не выпроваживал за околицу. И ровно-бы на две недели замечали — посмирнее стал: озорства от него большого не видать. Все либо, слышь, дома, либо у станового сидит, а чтобы эти крючки свои, нет, не закидывал, не задевал никого!
— Ну, а теперь-то, мол, как?
— Да уж известное дело: поваженой что наряженой — отбою не бывает; опять дурит по старому…
— Экой не уладистой какой, экой не угребистой — мироед.
— Мироед и впрямь! К колдуну бы что ли сводить его: тот не поможет ли?
— Не поможет.
— Так к знахарке, что ли?
— Не пойдет.
— Ну и считай, знать, опять дело пропащим.
— Так знать и будем считать до другого сотского, али до нового станового.
— А Артюха как есть пропащий человек, так и будет.
— Так, брат, сосед дорогой, и будет, так и будет: Артюха пропащий человек. Это как перед Богом!
