Статуя упала, брякнув железом о пол, монета выскочила из гайки, покатилась. Я наступил на нее, не спеша поднял, положил в карман и завершил мысль:
– Деньги же достаются тем, кто сначала много думает, а потом быстро делает. Так-то, красавица.
– То-то тебя твои думы привели в эту… Туда, куда даже солнечный свет не доходит, – проворчала она, поднимаясь. – Был бы умный – бросил бы свой самоход в Карьере, а не торчал бы сейчас в какой-то долбаной трубе, под долбаной землей… с какой-то долбаной, хотя и красивой цыганкой.
Она вытянула перед собой руку, задумчиво оглядела скрюченные пальцы, которыми недавно прикоснулась к гайке, и стала разминать их.
Переступив через статую, я прошелся по комнате. Шкаф пустой, только клочки пожелтевшей бумаги на дне, рядом в стену вмонтированы какие-то древние приборы с надписями на незнакомом языке, левее обрывок плотного картона, на нем часть надписи «…ЛУЧАЕ ЯДЕРНОЙ ОПАСНОСТИ», а больше ничего не прочесть. Сквозь помутневшее от времени стекло в окошках датчиков едва виднеются стрелки и шкалы. Под ними ряды круглых кнопок и маленькие черные рубильники.
– Глянь, Музыкант.
Эви стояла у стола, поправляя сбившуюся набок бандану. Подойдя, я увидел большую книгу с надписью: ЖУРНАЛ СЛУЖБЫ КОНТРОЛЯ.
– Из этой комнаты, значит, следили за тем, что в тоннеле, – заключила Эви.
Она попыталась раскрыть журнал, но обложка под пальцами рассыпалась в пыль.
– Служба контроля, – повторил я. – Ну ладно, а это тогда что такое?
Мы повернулись к упавшей статуе.
– Идол, – уверенно сказала цыганка и подошла ближе. – Типа алтаря, на котором молятся.
– На алтаре жертвы приносят, а не молятся, знаток.
– Правильно. Вот тебе и жертва, – ногой она выкатила из-под ткани маленький череп. – На полу лежал. А ты и не заметил, да? Слишком много думаешь потому что, думы тебе глаза застят. Так, чем же это дело выколупать… А ну-ка, ну-ка…
Эви вышла наружу, а я присел на корточки возле черепа и потрогал его стволом пистолета. Детский. Или, может, небольшого человекообразного мутанта… нет, скорее все же детский. Я огляделся исподлобья. В башке статуи потрескивало, из нее вылетали искры, рассыпались по полу и гасли. Глухая заброшенная комната, прилепившаяся к бетонному тоннелю под руслом реки, а в комнате этой – идол и детский череп. Неприятное место, зловещее какое-то. Выпрямившись, я пошел вдоль проводов. Они изгибались, уходя за шкаф, и там ныряли в дыру над полом. Темная, узкая, но человек, пожалуй, пролезет.
Раздались шаги, и цыганка вошла в комнату с отверткой, рукоять которой я когда-то для изоляции обмотал веревкой. Присев возле идола, выколупала монету, покатала на ладони и спрятала в карман.
– Целый золотой, Музыкант! Жаль, не московской чеканки, но все равно… Да я теперь, считай, богачка. Ну, почти. Что там?
– Дыра, – пояснил я. – Туда провода уходят. Пролезть в нее можно. Только…
– Только мы туда не полезем, – заключила Эви. – Я хоть думать, как вот ты говоришь, не умею, зато у меня инстинкты женские хорошо развиты. Они мне любые думы заменяют. И они мне говорят: не лезь в эту дыру, сестрица Эви, мертвой станешь.
– Болтовня у тебя хорошо развита, а не инстинкты, – возразил я, поднимая голову. В потолке был люк, когда-то от него шла раздвижная лестница, теперь остались лишь обломки штанг. А сам люк заварен толстой железной решеткой.
– Поболтать я тоже люблю, есть у меня такой инстинкт, – согласилась цыганка. – Называется: инстинкт языкочесания. Но сейчас дело не в этом, а в том, что и там нам не пролезть…
Ее прервал шум за дверью.
Когда мы выскочили наружу, я присел под бортом самохода с факелом и «шершнем» в руках, а Эви спряталась за моей спиной с монтировкой. Тонкий, на грани слышимости, писк, хлопанье над головой…
Переглянувшись, мы сказали одновременно:
– Мыши.
– Летучие, – добавила Эви. Выпрямилась и отерла испарину со лба. – Которые, будем говорить, летают. И пищат, гады. Фух, я аж вспотела…
Хлопанье смолкло, и я полез на палубу.
– А в комнату эту вернуться не хочешь? – спросила цыганка. – Осмотримся, может, еще…
– …Денег найдем, – заключил я, перебираясь через ограждение. – Нет там больше никаких монет. Едем.
– Откуда знаешь, что нет? – спросила она вскоре, когда «Зеб» малым ходом двинулся по трубе. – Это тоже тебе твои думы подсказали?
– А откуда им взяться? Идола поставили не те люди, которые когда-то этот тоннель построили и работали здесь, а кто-то другой, недавно… Ну, относительно недавно. Кто-то, кто тут или где-то неподалеку поселился уже после Погибели. Ну, и с чего бы им монетами разбрасываться? Они золотом своих идолов украшают, а других статуй в той комнате не было.
– Значит, надо еще идолов найти. Есть у тебя патроны к моему револьверу? Нету? Тогда давай мне один «шершень». Хотя оно, конечно, не такая это солидная вещь, как револьвер мой, ну да ладно.
Я отсчитал четыре патрона, дал ей пистолет и добавил:
– Ты палишь не думая, а инстинктивно, сама говорила. На твои инстинкты патронов не напасешься.
Эви зарядила оружие и уселась на носовом ограждении.
«Зеб» ехал дальше. Фара иногда принималась мигать, громко жужжа, каждый раз я боялся, что сейчас лампа под разбитым стеклом вырубится, но пока что она горела. Я достал гармошку, когда в голову пришла мелодия. Стал наигрывать… Нет, что-то не то. Прогоревший факел погас, Эви бросила его под колеса, сунула пистолет за ремень и ссутулилась, упершись локтями в колени, подперла кулаками подбородок. Не отпуская штурвал, я прикрыл глаза. Представил себе этот тоннель глубоко под землей, полный застоявшегося воздуха и гулких звуков… Ага! Мелодия возникла будто сама собой, вынырнула из темноты. Я заиграл. Одновременно в голове появились и слова.
Я играл, мысленно декламируя их. Цыганка сначала подняла голову, потом распрямила спину и обернулась, слушая, и когда я закончил, сказала:
– А хорошо получилось! Нет, правда. У тебя талант, Музыкант, недаром тебя так прозвали. Я вот сейчас будто и впрямь этот тоннель увидела.
– Это все потому что, ты на него как раз смотришь, – пояснил я.
– Да ладно, не в том дело! Ты именно… именно музыкой смог картинку создать, никогда б не подумала!
Я скромно молчал.
– Как такое вообще может быть? – продолжала она удивляться. – Ведь слов не было никаких… Как это возможно, чтоб музыкой, ну то есть, будем говорить, звуками всякими бессмысленными, столько этого… смысла передать? Картину целую, и еще настроение… Слушай, а Погибель сможешь так же… ну, изобразить?
– Погибель… – повторил я.
– Ага.
– Для этого надо знать, что оно такое.
– И что же оно, по-твоему, такое?
– В том-то и дело, что не знаю. Я когда-то интересовался ею, но никто толком ничего сказать не мог. Монахи говорят: воинство зла сошлось в последней битве с армией добра…
– Ну, это ерунда, – покачала она головой.
– Не знаю, наверное. Другие что-то про всеобщую войну с использованием каких-то тяжелых ракет рассказывают. Третьи про странных существ, которые вроде как из ниоткуда появились и уничтожили технику предков…
– Ага, так может, эти существа на платформах и летают? – Эви замолчала, когда я поднял руку, показывая вперед. Оглянулась и вскочила, схватившись за пистолет.
С верхней части трубы свешивался слизистый сгусток. Толстый, влажно поблескивающий в свете фары. На нем медленно вспухали и лопались темные пузыри.
