– А Марк с Мирой сказали, что ты соврешь, если они отпустят меня… И теперь мы едем туда все вместе. У вас дружная любящая семья, Алви.
Он наконец подтянул флягу, с трудом поднял ее и попытался открыть. Я не мог смотреть на него без жалости. Когда я после всех этих лет опять пришел в Херсон-Град, Орест почти не изменился. Конечно, морщин стало больше, волосы поредели и длинный крючковатый нос заострился… но он выглядел просто пожилым мужчиной. А теперь это был именно старик, дряхлый, дрожащий – вот что сделали с ним Болеслав, Марк и Мира всего за несколько дней.
– Палач мертв, – сказал я, когда Орест, справившись наконец с колпачком фляги, сделал несколько глотков. – Я убил его в той комнате, где меня пытали.
Он кивнул, и я продолжал:
– Скоро вечер, мы отъехали далеко от города, но до склона тоже еще далеко. Пошел кислотный дождь, и теперь им придется разбираться с шинами, а на мотоциклах могло пожечь управление. К склону попадем только завтра вечером.
– А гетманы? – спросил он, откладывая флягу.
– Окружают Херсон-Град.
– И Марк надеется справиться с ними при помощи твоей машины?
– Да. Хотя не пойму как – ведь Дэу они не схватили.
– Значит, надеются сами разобраться в ней.
– А это возможно, Орест?
Поразмыслив, он ответил:
– Да, пожалуй. Хотя теперь, когда у них нет Болеслава…
– Есть еще кое-что. – Я похлопал себя по груди. – Не могу понять, что это за штука…
Я коротко рассказал ему про свою находку в грузовике, торчащем из склона недалеко от Редута.
Впервые живость появилась в глазах моего учителя, он поднял голову и переспросил:
– Она отражает пули?
– Да. Те просто сплющиваются. Но защищает только торс. Ты что-то слышал про этого Ефрония Отшельника? Так его назвали гетманы.
Орест прикрыл веки и медленно заговорил:
– Слышал, очень давно. Когда-то Ефроний пытался собрать свою секту. Он, конечно, не называл ее так. Полагал, что хочет обратить людей в истинную веру.
– Веру в кого?
– В хозяев платформ. Он говорил, что побывал там, и на него снизошла благодать. Ефроний странствовал по Пустоши, собирал последователей. Потом их перебили, монахи из Ордена распяли его самого, но он ночью сумел слезть с креста – настоящий подвиг – и сбежал на Крым. И пропал. Говоришь, Болеслав назвал эту вещь силовой броней?
– Да. Главное, я не могу ее снять! Этот кругляш, генератор брони или как его назвать, погрузился в кожу и не отдирается. А Болеслав еще упомянул каких-то доминантов…
– Палач был не в себе. Хотя, возможно, он знал что-то такое, чего не знаю я. Кстати, как дела у Марка? – Орест вопросительно постучал пальцем по лбу.
Я пожал плечами.
– Иногда нормальный, а иногда кажется, что совсем свихнулся.
– Да, такое не могло пройти бесследно. Его нарциссизм…
– Что?
Орест вытер полой шинели покрытое бисеринками пота лицо и лег на бок под стеной.
– Марк влюблен в себя. В свою внешность. Он всерьез считал себя самым красивым человеком на Крыме. Но ты сделал с ним такое… Мира и Болеслав убеждали его, что при помощи всяких средств последствия ожога можно будет свести с лица, и он даже поверил им, хотя ясно, что это ерунда. Он заставил себя поверить. Но постепенно… Думаю, безумие твоего брата будет прогрессировать, а периоды ясного мышления становиться все короче.
Эта длинная речь утомила его, и Орест затих, прикрыв глаза. Еще некоторое время я с жалостью разглядывал его, потом перебрался к окну. Дождь закончился, земля быстро впитала насыщенную кислотой влагу. Туча уплыла на запад, и в небе появилось солнце. Сразу стало теплее и светлее. Дверцы машин были открыты, омеговцы осторожно выбирались наружу. Из кабины вездехода показались Мира с Власом.
Вскоре выяснилось: пришли в негодность все четыре колеса на одном сендере, оказавшемся во время дождя в глубокой луже, а в караване нашлись только три запаски, так что машину пришлось бросить. С нее сняли пулемет, вытащили все мало-мальски ценное, люди перебрались на второй сендер и пересели в вездеход, куда погрузили и пулемет.
Караван поехал, когда уже наступил вечер. Орест дважды просыпался, пил из фляги и опять засыпал. Мы почти не разговаривали: его это быстро утомляло.
Подкатив к древней эстакаде, машины остановились. Солнце розовым пятном висело за облаками у горизонта. Когда двигатель вездехода смолк, я стал бить цепью наручников по стенке кузова и занимался этим до тех пор, пока в люке над головой не возникла недовольная рожа Власа.
– Жратву тащи, быстро! – скомандовал я, прежде чем он успел открыть рот. – И мне, и Оресту. Вы и ночью собираетесь ехать?
– Ясное дело. Получишь жратву, только когда…
– Заткнись и слушай. Вам надо, чтобы я показал направление. Я это сделаю только в обмен на еду и наручники.
– Чего?
– Наручники, говорю, снимите! Запястья трет.
– Да пошел ты… – начал он и замолчал, когда в проеме рядом возникла голова Миры, которая, как оказалось, слушала наш разговор.
– Альб, ты знаешь, что будет со стариком, если ты попробуешь сбежать? – спросила она.
Я кивнул:
– Именно поэтому вы и можете снять их с меня. Для вас вообще без разницы, в наручниках я или нет, сижу в кузове или разъезжаю вокруг на мотоцикле. Неужели неясно? Пока Орест здесь…
– Да может, ты свалишь, кинув его. – По тону Власа было понятно, что сам бы он так и сделал.
– Не все такие мутанты, как ты.
– Это ты мутант! – взвился он. – А я человек!
– Он не оставит старика, – сказала Мира уверенно. – Слушай, Альб, мы набрали кислоту в бочонок. Ее всегда можно для чего-нибудь использовать. И сейчас, если ты выкинешь какую-нибудь штуку, я начну поливать ею старика. Это понятно?
– Понятно, – сказал я и потряс наручниками. – Снимайте.
Недалеко от эстакады над пустырем высился большой, поросший зарослями холм с покосившимся кирпичным домом на вершине, других возвышенностей и построек вокруг не было.
Когда двое омеговцев раздвинули ворота и я шагнул в проем, над головой раздался голос Миры:
– Влас, отвечаешь за него. Глаз не спускать. Везде за ним ходи.
Я спрыгнул на землю. Здоровяк с сестрой стояли на крыше вездехода, она уперла руки в бока и постукивала по металлу узким носком сапога, он сложил руки на груди и выпятил челюсть. Оба смотрели на меня.
– Что теперь, мутант? – спросил Влас, приседая на корточки.
Я показал на эстакаду:
– Надо туда. Осмотреться.
– Зачем? Ты ж и так должен знать. Херсон-Град там, склон там, в той стороне – Инкерман… ну так куда ехать?
Я покачал головой.
– Нет, оглядимся. Но сначала – еда для Ореста и меня.
– Старику сейчас принесут, а ты поешь на ходу, – отрезала Мира. Развернувшись, она зашагала к полусфере турели, стоящей над баком между контейнером и кабиной.
– Как только покажешь направление, сразу едем, – бросила сестра напоследок.
