Хотя если поток сигналов идёт прямо в мозг через какие-то нейрошунты, то всё, включая и боль, должно быть для меня абсолютно реальным. В том-то и дело: если это прямое подключение к зрительному, слуховому, обонятельному и прочим центрам, у меня нет возможности отличить, реальность вокруг или нет. Потому что в мозг поступают такие же сигналы, как если бы я видел обычные вещи в физическом мире, ощущал их, слышал звуки и чувствовал запахи. Ведь всё это точно так же создаёт сигналы в мозгу. Я помню, как мы тренировались на лётных симуляторах — без всякого «прямого подключения» возникала очень плотная иллюзия, всё внутри ёкало и обрывалось, если машина падала, а от перегрузки сердце начинало громко стучать, разгоняя кровь… И этих эффектов в нашем лагере добивались лишь с помощью телешлема и сенсорного костюма не самой последней модели, что уж говорить о более сложных технологиях…
Я окинул взглядом пустырь. Какая-то Матрица, сто мутафагов вам в зад!
Одно я теперь понимал хорошо: мне ни за что нельзя упускать из вида Юну Гало. Что бы там ни было, она — мой ключ к дверце, за которой спрятана разгадка происходящего. У меня было чёткое, ясное ощущение: если мы почему-либо расстанемся, если я потеряю её, то никогда ни в чём не разберусь. Буду бродить между свалками и пустырями, населёнными кетчерами и бродягами, всяким зверьём, мутафагами, ящерами, пока в один прекрасный день кто-то не подстрелит меня или не отгрызет мне башку.
Не отводя взгляда от пустыря впереди, я нащупал фляжку между сиденьями, зубами сорвал колпачок, выплюнул его и сделал несколько глотков самогона.
— Рука ещё болит? — сонно спросила Юна. — Сильно?
Я снова отхлебнул. Самогон был крепкий — в голове зашумело. Наплевать, тут нет гаишников и камер слежения.
— Возьми, — сказал я, не поворачивая головы.
Юна взяла у меня фляжку, сделала маленький глоток, нашла колпачок под ногами, завинтила её и положила обратно. И снова откинулась на спинку сиденья, устало закрыв глаза.
Я с подозрением покосился на девушку. Что, если она всё знает? Знает тайну этой реальности, причину моего появления здесь, знает, кто я на самом деле такой…
Нет, это уже паранойя. Но откуда тогда у неё наколка с рисунком?
Утром, заметив его, я едва сдержался, чтобы не схватить Юну Гало за плечи и не вытрясти из неё правду. Удержала меня одна мысль: если это какой-то заговор, то она просто соврёт мне, а возможности проверить её слова у меня нет. Действовать следовало осторожно, и лишь позже, согласившись охранять её дальше и уже садясь в машину, я невзначай спросил про наколку. Девушка удивилась, потёрла кожу у основания шеи и сказала, что татуировка у неё с детства. А потом нахмурилась и добавила:
— Странно, теперь, когда ты спросил, я подумала… Ведь я несколько раз пыталась узнать у отца, откуда она взялась и что значит этот рисунок, но он всегда переводил разговор на другое.
Тимерлан. Тимерлан Гало, глава Меха-Корпа, то есть Механической Корпорации. Их база в Арзамасе, а мы сейчас между Арзамасом и Москвой. Мысленно представив себе географическую карту, я вспомнил, что где-то в этом районе находятся Владимир, Муром, Рязань… И Ока? Ведь к юго-востоку от Москвы протекает Ока. Или мы ближе к столице?
Или Ока пересохла?
Возможно, то русло с железнодорожным мостом — всё, что осталось от Оки?
Я вёл машину дальше через болотистые пустыри, объезжая рощи и остатки строений. Может, мне соврать Юне Гало, что после некроза я ничего не помню? Не помню даже, как забрёл на тот холм? Чтобы она рассказала мне всё про этот мир…
Нет, пока что я не настолько доверял ей. Мне казалось, что сегодня она не врала и была искренней, когда просила прощения, но если девчонка поймёт, как мало я понимаю в происходящем, то сможет крутить мною как захочет.
Иногда машина ехала по твёрдой земле, иногда под колёсами хлюпала грязь или булькала мутная вода в лужах. Я повернул, оставляя слева большой холмовейник, который высился на крыше здания, ушедшего в землю до самых окон, и тогда Юна сказала:
— Я расскажу тебе, что происходит.
— Давно пора, — проворчал я.
Не обращая внимания на мой тон, она продолжала:
— Чтобы доверять мне, ты должен понимать, во что ввязался. Я еду в Храм, чтобы…
— Храм? — перебил я. Как и огромное тело, летевшее в небе прошлой ночью, это слово — а вернее, то, что под ним обычно подразумевают, — выпадало из общей картины бесконечных пустырей, свалок, грязных оборванцев и бандитов на примитивных тачках. Хотя ведь преследовали фургон Юны Гало какие-то монахи…
— Ну да. — Она взглянула на меня. — Почему ты удивился? Храм Ордена Чистоты.
Чтобы как-то загладить оплошность, я спросил:
— Какие дела могут быть у Меха-Корпа с Орденом?
И, как выяснилось, угадал. Юна кивнула:
— Да, наверное, это непонятно. Орден не любит нас. Но мы обещали поддержать их в борьбе с мутантами, если они согласятся помочь. Некроз окружил Арзамас, в городе заперто множество людей. Мы связались с небоходами, но пока они пришлют свои дирижабли…
Небоходы, дирижабли? Интересно, а самолёты у них есть? Надо было как-то поддержать разговор, и я сказал:
— У дирижаблей небольшая скорость.
— К тому же их просто не хватит, чтобы вывезти всех! — подхватила она. — И потом, в Арзамасе все наши лаборатории, мастерские, если некроз накроет его, Меха-Корпу конец. А Владыка дал понять, что знает, как остановить некроз. Поэтому я и еду…
— Я не понимаю двух вещей, — опять перебил я.
— Ты можешь задавать любые вопросы, Разин. Я не буду ничего скрывать.
Впереди заблестели воды озерца, затянутые радужной плёнкой, через него вёл широкий мосток. Направив к нему машину, я спросил:
— Почему на переговоры послали тебя? Ты…
— Я — дочь Тимерлана Гало, главы Меха-Корпа!
— Но ты ещё совсем молодая.
Она снова удивлённо взглянула на меня. И заговорила сухо:
— Меня обучали этому с детства. Готовили к роли переговорщика. Четыре сезона назад я заключила свой первый договор с харьковскими Цехами на поставку нарезных карабинов. Теперь на всех переговорах Меха-Корп представляю я. Так кому ещё ехать в Москву?
— Твоему отцу. Ведь решается вопрос жизни и смерти всей Корпорации…
— Но мой отец — не переговорщик! Разин, у вас на юге как-то странно ведутся дела… Отец в Арзамасе, сейчас там слишком много всего происходит, чтобы он мог покинуть город, и к тому же он… — Юна замолчала.
Не дождавшись продолжения, я сказал:
— Ну хорошо, второй вопрос: почему за тобой гнались монахи? Если ты едешь договариваться с их Владыкой…
Я смолк, поняв, какую ошибку, возможно, допустил. Что, если этот Храм никак не связан с монахами? Может, в нём сидят какие-нибудь жрецы, а монахами тут называют особую банду…
— Я тоже не понимаю этого! — воскликнула Юна с горячностью, и я мысленно перевёл дух. Девушка добавила уже спокойнее: — Они напали на нас, как только мы вылетели из Арзамаса. У нас с визитом был переговорщик от небоходов. На своём дирижабле он должен был довезти меня до Балашихи, где будет ждать Лука Стидич, посланник Владыки, а сам собирался лететь дальше в Минск и рассказать другим небоходам, что происходит в Арзамасе. Но как только дирижабль перелетел через полосу некроза, по нему открыли огонь с земли. Мы летели невысоко, дирижабль упал, появились монахи, началась стрельба. Большинство из тех, кто летел со мной, были убиты. И команда дирижабля тоже. Мы забрали самоход у какого-то торговца, который проезжал мимо. Вернее, Михай хотел просто забрать, но я заплатила… На самоходе поехали дальше, а оставшиеся в живых монахи погнались за нами. Два мотоцикла вырвались
