вдвойне. Сорок лет связывают с понятием «кризис возраста». Если обычный человек вольно и невольно в сорок лет начинает подводить итоги, то сорокалетний революционер подводит итоги революционной деятельности. Судьба подарила тогдашним руководителям Коммунистической партии исключительный шанс продолжить жизнь в совершенно новом качестве. Результат их деятельности, казалось, был налицо. Из неуспешных, нереализованных революционеров – считай, неудачников по определению – они в одночасье стали не только успешными, но и реализованными. И теперь для них становилось важным то, как они будут жить дальше. Тридцатидевятилетний в 1919 году Сталин потому и стал Сталиным, что одним из первых осознал, что имеет шансы прожить долгую и, назло всему, успешную жизнь. Одним из первых он понял и то, что весь жизненный дореволюционный опыт позволяет ему быть на шаг впереди других. Он был на десять лет младше Ленина, одна из кличек которого, кстати, была Старик. Понятно, что не случайно. Узнав, что по ту сторону фронта им противостоят только что произведенные в генералы некие Пепеляев и его начальник штаба Мирк, которым нет еще и тридцати, Сталин был уверен, что колчаковское руководство одернет их как зарвавшихся мальчишек. Не расстреляет, конечно, как они с Дзержинским расстреляли красных командиров и комиссаров-мальчишек. Тем более что этих двух молодых генералов и не за что расстреливать. Но одернет. Захватили Пермь – и довольно с вас почестей и славы! Есть и более заслуженные люди – так думал Иосиф Сталин. И надо сказать, он не был далек от истины. Он всегда умел воспринимать ситуации во всей их сложности, не упуская ни одной детали и мелочи, о которых многие даже не подозревали. И еще запоминал. Все запоминал. Как запомнил и без труда через двадцать лет вспомнил опять не только фамилию Пепеляев, но и фамилию начальника штаба у Пепеляева.
– Ты что-то прямо как чеховская сестра, – закуривая новую папиросу, вдруг с улыбкой сказал Сталин.
– Не понял тебя, Коба.
– Все повторяешь: «В Москву. В Москву!»
Дзержинский в очередной раз поразился перепаду в настроении товарища по партии. Как поразился своеобразному чувству юмора. Оба рассмеялись, и оба закашлялись, выдохнув табачный дым. Курили они очень много. А искренне порадоваться и посмеяться причины у них были. Они железной волей, решительно и жестоко ликвидировали крайне опасную ситуацию около Перми. Ситуацию, которую Ленин назвал не иначе как «Пермской катастрофой». Довольные собой, они снова молча курили.
А недовольный собой некурящий начальник штаба Северной группы генерал-майор Мирк набивал папиросами портсигар. Не для себя. Эту процедуру он проделывал всегда, когда предстояло допрашивать пленных. Второй раз за день побрился и переоделся. Из мрака огромного зеркала на него смотрел молодой, но уже заслуженный генерал. Тускло поблескивало золото генеральских погон. Он хотел даже надеть все ордена, но не стал этого делать. Довольно одного ордена Святого Георгия второй степени. Человек знающий и без того поймет, что перед ним генерал, награжденный за личную храбрость тремя Георгиевскими крестами. А также почти всеми военными орденами бывшей Российской империи, которые предшествуют высшей награде за доблесть – кресту Георгиевскому. Сергей поправил аксельбант, в тени которого так же тускло, как и погоны, блестел значок Академии Генерального штаба. Белоснежные манжеты стерильной чистоты ровно на полтора сантиметра выглядывали из рукавов френча. Своим внешним видом он остался доволен. Напряжение и усталость за последний год сделали свое дело. Он стал выглядеть много старше своих лет. Сказалась на его облике и ответственность, которая пала на его плечи вместе с этими генеральскими погонами. Но была еще и личная драма, которая не могла не оставить свой след.
– Ну что, заводить? – спросил начальник контрразведки полковник Яковлев.
– Что говорит?
– Ничего нового. В расход его надо выводить. Ваше превосходительство, я конвой оставляю, а сам, с вашего позволения, иду спать. Устал как собака!
– Хорошо. И прекрати пить! Мозги пропиваешь! Теперь это не приказ, – сменив приказной тон на дружеский, добавил Сергей Георгиевич. – С завтрашнего дня у вас будет новый начальник штаба.
– А вы? – искренне и с нескрываемым сожалением спросил начальник контрразведки.
– А я отбываю в Омск. Точнее пока и сам не знаю.
– Жаль. Ей-богу, жаль! Хотя я рад за вас.
– Давай пленного.
– Есть! Всего доброго вам, ваше превосходительство. Честь имею! – сказал Яковлев и вышел.
Суровцева не покидало ощущение, что он бежит с фронта. Нет, он не чувствовал себя дезертиром, но ему не хотелось воевать так, как воевать приходилось. Мало того что начальство постоянно одергивало. Армия разлагалась на глазах. Массовые расстрелы пленных делали свое дело. Офицеры и солдаты превращались в банальных убийц. И ничего с этим нельзя было поделать.
Бородатый казак ввел арестованного матроса. Все лицо Железнова было в ссадинах и кровоподтеках. Синяк под глазом расползся почти на всю щеку. Подбитый глаз едва открывался. Порванная на груди тельняшка обнажала крепкую грудь с темными волосами. Сгустки крови запеклись в светло-русые кудрях. Руки моряка были крепко связаны за спиной сыромятным ремнем.
– Красавец, нечего сказать, – невольно вырвалось у Суровцева. – Позвольте представиться, генерал Мирк, – без паузы продолжал он. – Развяжи-ка его, братец, – обратился он к казаку.
– Ваше превосходительство, уж шибко они бодливые, – с опаской взглянув на матроса, сказал казак.
– Развяжи, развяжи.
Казак выполнил приказание. Резким взмахом выкинул из ножен шашку и встал в трех шагах от Железнова. Было понятно, что он без колебания, даже с радостью, пустит в ход оружие. Против его ожидания матрос не буйствовал. Освобожденные, посиневшие и опухшие от длительного непоступления крови руки безвольно повисли вдоль тела. Видно было, что он пытается их поднять, но не может.
– Пойди, братец, покури, пока мы побеседуем, – еще больше удивляя казака, приказал молодой генерал.
«Черт их разберет, этих благородных! Ну побеседуй, побеседуй. Может, башку тебе за твоей беседой расшибут», – подумал казак. Но, хлестко всунув шашку обратно в ножны, беспрекословно вышел за дверь.
Железнов был готов к чему угодно, но не к встрече с бывшим женихом Аси. Он сразу понял, кто этот молодой генерал. «Вот он какой, оказывается! Хорош действительно. Белая кость», – подумал он. Сколько Железнов ни просил Асю показать фотографию жениха – так и не показала. Нашел сам в ее вещах. И теперь сразу узнал. Мысли и чувства носились в его душе и в голове, не находя единого знаменателя.
Суровцев поставил стул в нескольких метрах от стола.
– Присаживайтесь, – буднично произнес он. – И поднимите ладони вверх, а то можете потерять руки. Такое случается. Кровь должна поступать как можно медленнее.
Железнов оглядел свои посиневшие ладони и скорее машинально, чем осмысленно, поднял их к плечам. Он совсем не чувствовал рук.
– Выше. Еще выше. И присаживайтесь, – легко подтолкнув Железнова к стулу, сказал Суровцев.
С папиросой в руке подошел к Железнову и сунул ее в разбитые губы. Чиркнул спичкой.
– Курите, – то ли приказал, то ли попросил он, поднося горящую спичку к папиросе.
Железнов прикурил, жадно вдохнул в легкие табачный дым и онемевшими пальцами вынул папиросу изо рта. Было видно, что у него закружилась голова. Сдавленно произнес:
– Спасибо.
– Пожалуйста, – продолжал Суровцев. – Руки у вас сейчас отойдут, потому должен вас предостеречь от мысли бросаться на меня. Я, не без удовольствия, пристрелю вас раньше, чем вы ко мне приблизитесь. Вы понимаете, что причин у меня для этого более чем достаточно? Должен также сказать, что и у вас есть причины пока оставаться живым. Но обо всем по порядку.
Он, положив на стол «наган», сел напротив.
– Собственно говоря, мне просто хотелось посмотреть на вас.
– Посмотрел? – постепенно приходя в себя, спросил Железнов.
