все связанное с этим вопросом. Предписание вы получали?
– Получали. Даже кое-что выяснили по этому делу...
– Вот как? – искренне удивился Суровцев.
– Да. На перегоне Юрга – Тайга белые что-то выгружали. Но с этим вам лучше в ЧК. Они сейчас этим занимаются. Хотя, может, и не надо. Наш комендант сам чекист, – уважительно сообщил помощник. – Посидите пока, товарищ Козлов, а я доложу, – сказал он и исчез за дверью.
Суровцев напряженно думал, что давалось ему непросто – ужасно болела голова. Вероятно, была высокая температура. Лицо пылало. «Все пока рассчитал правильно. Теперь нужно обрастать подлинными документами, собирать информацию. Решать, что делать дальше, – думал он. – Только бы не свалиться в бреду. Если судить по симптомам, у меня все же не тиф. Скорее испанка. Но от этого не легче».
– Заходите, товарищ, – пригласил помощник коменданта, выйдя из кабинета. – А я пойду дальше разгребать, – добавил он, забирая со стола листки с машинописным текстом.
Всего можно было ожидать, ко всему, казалось бы, был готов Суровцев, но только не к этому. Из-за большого письменного стола поднялся и двинулся к нему с рукой, протянутой для рукопожатия, его соперник, отец Асиной дочери – Железнов. Несмотря на болезнь, реакция у Суровцева оказалась несоизмеримо лучше, чем у Железнова. Профессиональная реакция. Изумленный Железнов не успел опустить протянутую для пожатия руку, как в правой руке Суровцева оказался извлеченный из кобуры и взведенный для стрельбы «маузер». Самому Суровцеву казалось, что все это он проделал очень медленно, но это произошло за какие-то доли секунды. Еще секунда, и ствол тяжелого самозарядного пистолета смотрел в лицо Железнова.
– Долг платежом красен, – неясно что имея в виду, посиневшими губами произнес Железнов.
Глава 29. Приятели
«Странный я человек, – подумал о себе Соткин, медленно просыпаясь и глядя в высокое небо сквозь ветви берез. – Казалось бы, война, а как-то спокойно на душе». Да и не его, Соткина, казалось бы, эта война. Что он, советскую власть защищает? Нет. А ведь все равно ввязался.
Впервые за последние годы он оказался вдруг нужным и востребованным. Сама причастность к большому и нужному делу, как оказалось, была всегда ему необходима. Он, как это ни странно ему самому было, находился в своей среде. А между тем брошенная в пекло Смоленского сражения Сибирская стрелковая дивизия лишь на короткое время задержала вражеское наступление на своем участке обороны. Обескровленные немногочисленные ее остатки в конце концов оказались в окружении.
Особая группа маршала Шапошникова очень точно охарактеризовала тактическое поведение вражеских и наших войск. Танковыми клиньями противник расчленял нашу оборону и, двигаясь по дорогам, проходил до ста километров в день. А вдоль этих дорог шли обескровленные отступающие наши части, тщетно пытаясь обогнать моторизованные части противника, чтобы выстроить перед ним сплошной фронт.
Суровцев справедливо заметил сходство действий гитлеровцев с действиями командования 5-й армии против армий Колчака. Только масштаб был не тот, и теперь уже немцы в полном смысле слова вытесняли нас с нашей территории.
Впоследствии Гудериан признавался, что все время боялся фланговых ударов русских. Но его пока никто не бил. Вывод особой группы резать фланги неприятеля не был доведен до конкретики приказа. Да и нечем было бить. На основных участках своих прорывов немцы, при сравнительно малой численности своих войск, иногда имели восьмикратный перевес в технике и живой силе.
Многие командиры среднего звена благодаря солдатскому чутью понимали, что любые их действия по уничтожению неприятеля необходимы, как никогда. Выходя из окружения, они не бежали без оглядки, а по мере сил и возможностей дрались. Уничтожали мелкие гарнизоны, обстреливали колонны. А уж съехавшие с шоссе мотоциклисты были просто обречены стать легкой добычей. Но, как это всегда бывает, одни дрались и отступали, другие же просто бежали без боя.
Вокруг Александра Александровича быстро собралось до роты солдат и командиров. Да, и командиров! Эти люди дрались. Сейчас, оказавшись в окружении, в тылу у немцев, Соткин чувствовал себя лучше, чем находясь на передовой. Тупо ходить в атаку или сидеть в обороне было не в его характере. Его тянуло в разведку. Как сказал бы Суровцев, к «партизанщине». Это было опаснее, но имело неоспоримое преимущество – отсутствие начальства, политруков и особистов, с бестолковыми приказами и проверками. Главное то, что можно было хоть как-то самому распоряжаться своей судьбой; пусть и в малой степени, но самому влиять на ход событий. А это на любой войне – большая роскошь. Будь его воля, он бы вовсе не стал выходить из окружения, а остался в тылу у немцев и партизанил бы себе, и партизанил. Все к тому, казалось бы, и шло. Но в отряде находилось ни много ни мало знамя дивизии, спасенное во время отступления. Непреложный воинский закон требует от воина сохранения символа воинской чести – знамени части. Пока есть знамя – существует и часть. «С потерей знамени часть расформировывается, а лица, виновные в этом, подлежат суду военного трибунала», – гласили и гласят воинские уставы армий всего мира. Соткин принял командование на себя на самых законных основаниях. За несколько недель блуждания в немецком тылу они истребили не менее полутысячи вражеских солдат и офицеров. И это по самым скромным подсчетам Соткина. Партизанские наклонности Соткина проявились во всей своей «красе» и достигли своего пика, когда он сам лично расстрелял майора, попытавшегося подчинить окруженцев себе. Он, этот майор, утром вышел на боевое охранение отряда Соткина. Вышел один и без документов. Его разоружили и привели к Александру Александровичу.
– А что это у вас старшина командует? – обратился задержанный майор к стоящим рядом командирам.
Один из командиров был даже в звании капитана.
– Докатились, товарищи командиры! – заученно проговорил майор.
– Ну-ка, ну-ка, товарищ майор, с этого места поподробнее, – с угрозой в голосе оборвал Соткин майора, пожелавшего покомандовать. – Где ваш батальон, полк, штаб или чем вы там командовали? – спросил он, вынимая из кобуры «наган». – Просрал своих солдат! Теперь нас просрать хочешь? А документы твои где? Партийный билет, поди, тоже был? Нет ничего? Так засунь язык в задницу и молчи, пока из окружения не выйдем!
– Я майор Александров, командир отдельного батальона химической защиты 121-й стрелковой дивизии. Вы за все ответите! – прокричал майор.
– Я уже отвечаю! И за себя, и за людей, – спокойно ответил ему Соткин. – А ты точно – отдельного батальона отдельный командир. И уж точно химик. Химичишь тут.
– Товарищи командиры, как старший по званию, принимаю командование на себя, – совсем не понимая своего положения, попытался было сопротивляться майор.
И солдаты, и командиры молча смотрели на происходящее.
– Арестовать его, – не унимался задержанный. – Я вам приказываю!
– Ну вот что, братцы, – устало сказал Соткин своим подчиненным. – Учитывая сложившуюся обстановку, прикрепить к нему охрану не могу. Каждый штык дорог. Таскать с собой это говно – тоже не с руки... Того и гляди к немцам побежит сдаваться. Судить его – нет полномочий. Да и времени нет. Фронт уходит все дальше от нас. Так что беру грех на себя...
Соткин отошел на несколько шагов от майора, вскинул руку с оружием и выстрелил в задержанного. Взмахнув руками, убитый майор упал.
– Все. Прости, Господи, – перекрестился Соткин. – Если прорвемся, если вопросы возникнут, то подтвердите, как все было. А лучше забыть и не вспоминать. Дозор вперед, и пошли дальше!
Он даже не задумался над тем, кто был этот человек. Майор не похож на немецкого диверсанта. Диверсант был бы с документами. Растерявшийся человек, запаниковавший от страха, что было опасно на
