продвижения за их спиной на крутой откос поднимались новые. Действия немцев можно было бы демонстрировать как показательные в применении нового боевого порядка того времени – «волны цепей». Только отсутствие рассыпного строя разведчиков и чистильщиков окопов нарушало классическое построение. В остальном неприятель строго следовал букве устава. За двумя передними полными цепями шла цепь неполная, ведомая командиром батальона. Затем опять две полных и несколько пулеметных расчетов со станковыми пулеметами позади порядка. Пулеметы в наступлении в то время почти не применяли и основное их предназначение при наступлении сводилось к обеспечению отхода своих частей в случае неудачи. По едва заметному разрыву в порядках наступающих, а также по количеству солдат и пулеметов штабс-капитан определил силы неприятеля двумя пехотными батальонами трехротного состава. Численный перевес противника был более чем шестикратный. Еще утром, не ожидая ничего хорошего, Пепеляев целый час потратил на организацию огня своих пулеметчиков. Два пулемета недалеко друг от друга он разместил в центре, а еще два – по флангам. Первыми номерами станковых пулеметов «максим» он поставил своих разведчиков, указав им, где в построении немцев нужно искать командиров подразделений, и объяснил, как взаимодействовать огнем между собой. Как всегда перед боем, страх он вытеснял решительностью. Будь то мальчишеская драка в родном и разгульном во многих своих районах Томске или многочисленные бои Первой мировой, в которых участвовал, он всегда действовал энергично и смело.
– Передать по цепи, – чуть повысив голос, сказал он. – Примкнуть штыки. Огонь по команде.
– Примкнуть штыки! Огонь по команде! – многократно повторяясь, побежал в обе стороны его приказ.
По сбою в передаче устной команды было понятно, что спешенные казаки замешкались. Штыков к их винтовкам и карабинам не полагалось.
– Чего глаза вылупили? – прикрикнул Урманов на казаков. – У вас шашки с собой, ежели до рукопашной дойдет.
Густые вражеские цепи неумолимо приближались. Особого опыта и искусства требовало умение угадать тот момент, когда наступающие перейдут с шага на бег. Важно уловить именно этот переход, когда расстояние для стрельбы оптимально и неприятель еще не бежит на тебя. Стрелять в бегущего человека – дело не простое. Командиры немецких батальонов рассчитывали, что еще десятка два шагов следует подождать для решительного броска. Так и следовало бы поступить в любом другом случае, но не в этом. Перед ними были сибирские части, солдаты которых во все времена славились как отличные стрелки.
– Залпом по команде, – негромко продолжал Пепеляев.
– Залпом по команде. Залпом по команде, – проносилось по цепочке.
И едва предварительная команда штабс-капитана достигла последних солдат на флангах отряда, едва немецкие офицеры занесли руки с саблями, чтобы скомандовать атаку, раздался голос Пепеляева:
– Огонь!
Залп был дружным. Вражеская атака как бы споткнулась, не успев сделать рывок вперед. Как им и было приказано, пулеметчики вели огонь не по фронту, а под углами, образуя перекрестия огня в центрах двух германских батальонов, где должны были находиться их командиры. Многие, даже шальные, пули пулеметов находили свою цель. Залп обороняющихся почти наполовину вывел из строя первую цепь наступавших.
Пепеляев встал на бруствер, чтобы все его видели боковым зрением, и почти без перерыва выкрикивал команду за командой:
– Заряжай, – опускал он саблю. Затем поднимал ее и резко бросал вниз, как рубил: – Огонь!
Неприятельские пули свистели вокруг него. Одна из них попала в клинок сабли, выбив ее из руки штабс-капитана.
– Ваше благородие, господин штабс-капитан, – разрядив в очередной раз свою винтовку, крикнул ординарец, – сигайте в окоп! Сейчас само пойдет!
Пепеляев прыгнул с бруствера в укрытие. Один погон на плече у него был пробит пулей, отчего загнулся и держался на остатках привязки. Какое-то время ритм и темп стрельбы, заданный командиром, еще сохранялся, но постепенно огонь стал беспорядочным. Пепеляев сорвал с плеча остатки погона:
– Разжаловал меня немец!
– Не горюйте, ваше благородие, царь другой погон даст, – сказал ему Гладнев. – Плечо-то не задело?
– Самому странно. Нет, – ответил офицер и выглянул из окопа. – Давай-ка мою...
Гладнев протянул командиру его винтовку, которую постоянно носил для Пепеляева.
Отличный стрелок, Анатоль избегал брать в руки трехлинейку. У него военная молодость уже сменилась зрелостью. Солдатское оружие он брал в руки с неохотой. Стрелял он превосходно, выигрывая все соревнования и завоевывая все призы на них. Точно стыдясь своей меткости, винтовку в бою он использовал только в исключительных случаях. Сейчас был именно такой случай.
Вяло отстреливаясь, германская пехота отходила. Вперед выдвигались немецкие пулеметчики. Сибиряки несколько раз своим пулеметным и винтовочным огнем выбивали пулеметные расчеты, но все же шесть вражеских пулеметов почти одновременно ударили по позиции. Появились убитые и раненые.
– Прекратить огонь! Все в укрытие! – злясь на себя за опоздание с командой, закричал Пепеляев.
Настроение после удачно отбитой атаки в одно мгновение улетучилось. Пригибаясь, штабс-капитан пошел по окопу, чтоб своими глазами оценить потери, которые очень болезненно переживал, а они неминуемо сопровождали его, как и всех фронтовиков. Веселый и общительный по своему характеру, Анатоль менялся даже внешне, видя ранеными и убитыми своих солдат. Обычно с широко развернутыми крепкими плечами, с безукоризненной офицерской выправкой, он вдруг начинал сутулиться и, сняв с головы лихо заломленную фуражку, виновато говорил, одинаково обращаясь к раненым и убитым:
– Простите, братцы! Простите, Христа ради!
В глубине души он был и до самой смерти оставался человеком очень добрым и ранимым. Свою непростую, но славную все же военную карьеру он, когда встал перед выбором сдаться красным или же положить под красноармейскими пулеметами своих подчиненных, закончил словами:
– Я грех на душу не возьму! Всем сдаваться!
Потери неприятеля были все же несопоставимо большими. Настоящие сибиряки-охотники всегда хитро улыбаются на вопрос или утверждение о том, что они бьют белку в глаз. Они-то знают, что любопытного таежного зверька ничего не стоит подстрелить. Белка сама порой приближается и на три, и даже на два метра. С такого расстояния и ребенок подстрелит ее из рогатки. Да и потом, не так ценен ее мех, чтобы изводить на белку дорогие винтовочные патроны. А из дробовика стрелять – значит превратить шкурку в решето. Сибиряки оставляют своих собеседников в неведении насчет попадания в беличий глаз, умалчивая о секретах охоты черканами – маленькими луками наподобие самострелов, которые во взведенном состоянии кладутся на тропу. И снаряжается такой лучок не стрелой даже, а небольшой колотушкой с тупым наконечником. «Бьет белку в глаз» – это старинная сибирская шутка над незадачливым стрелком, которую в остальной части России стали понимать буквально. Но стреляли сибиряки действительно хорошо из-за постоянной охотничьей практики. К тому же за каждый попусту истраченный патрон еще мальчишками они получали от своих отцов не только упреки, но и тумаки. А после дробового ружья или берданы, невольно покажется воплощением мечты любого охотника. И потом, как ни горько об этом говорить, но подстрелить дикого зверя гораздо труднее, чем человека.
Пепеляев строго-настрого приказал не добивать вражеских раненых, стоны которых были слышны даже издали. Неприятель потерял в бою около четверти своего состава. И все равно располагал более чем трехкратным численным превосходством, необходимым для наступления.
Зная и уважая противника, Пепеляев понимал, что он выиграл только часть боя. Отступать в дневное время по открытой местности, которая простиралась на несколько километров за Клетище, было немыслимо. Сейчас он ожидал самого худшего: артиллерийского обстрела. Анатолий Пепелев постоянно держал в голове целый рой забот. Он не пропускал ни одного звена в цепи обеспечения боевых задач, начиная от своевременной помывки в бане и питания до снаряжения своих подчиненных обмундированием, оружием и боеприпасами. Он, казалось ему, чувствовал и видел, что сейчас какой-то германский офицер пишет донесение. Как посыльный с этим донесением переплывает Неман. Как это донесение читает командир неприятельского полка. Затем его просьба через штаб дивизии, а может быть, и непосредственно докладом,
