хозяева и гости давно ушли», – говорил сионист. «Стоит. Еще как стоит, – не соглашался Сталин. – С них и спрос за все будет!»
Представителей Кавказа он всячески отстранял от военной сферы. В союзном государстве в любой республике нужны национальные кадры. Но иметь национальные военные кадры боже упаси! А что такое Кавказ, он знал. Берия рассказывал забавные вещи. В первых лагерях, еще в двадцатые, на Кавказе, органы ОГПУ столкнулись с необычной проблемой. Национальные костюмы горских народов предполагают кинжал, который изначально был нужен на Кавказе, чтобы дружить с соседями. Дошло до смешного. Чеченцы отказались сдавать свои кинжалы, осетины, в свою очередь, не хотели быть безоружными рядом с лезгинами и дагестанцами, а абхазы с грузинами тоже привыкли смотреть в глаза друг другу, одной рукой сжимая рукоять кинжала, а другую приложив к груди в знак чистоты помыслов. На предложение сдать оружие всем вместе так же ответили отказом, кивая на чеченцев, которые могут «камнем зарезать и из палки застрелить». Кончилось дело тем, что каждая национальная община выделила по одному представителю, в обязанности которого входила охрана личного оружия своих соплеменников. Этих представителей, а их набралось около сотни, в свою очередь, охраняла лагерная охрана.
Он со злорадством отслеживал действия Гитлера в национальной сфере: «Не понимает, дурак, что ссориться с евреями в своей стране означает воевать со всем миром». И потом, немцы не русские. Если посмотреть на завоевательскую политику Англии, России и Германии, то и без знания политологии ясно, что англичане со своими колониями торгуют, русские привязывают гарантией защиты от более агрессивных соседей, а немцы прежде всего грабят. Им ничего другого и не остается – ресурсы Германии всегда были скромнее, чем у стран-соседей. И это при немецкой бережливости и аккуратности. Которая, кстати говоря, и проистекает от бедности ресурсами. И опять Сталин стал размышлять об армии революционной и армии национальной. Как понятие «немецкая армия» предполагает агрессию для всех соседей, так понятие «русская армия» несет в себе угрозу агрессорам всех мастей. Русская, казалось бы, бестолковость и непрактичность веками выработала у всех наций, живущих с русскими, стойкое убеждение в том, что с русскими жить все же можно. С другими оказывалось хуже. Потому русская армия всегда и была многонациональной. Грянет война с Гитлером, и все нации пойдут воевать за Россию, понимая, что только она может их спасти. И весь мир должен увидеть, что все послереволюционные репрессии – это внутреннее дело большевиков. А в контексте мировой истории не большевизм, а нацизм есть раковая опухоль на теле мира». Так думал Сталин. Сталин вспомнил знаменитое стихотворение Осипа Мандельштама:
Или как там у него? Талантливый, шельма! Он и не понял сам, что написал. Думал, наверное, что обидит вождя. Да Сталин только того и желал, чтоб такие, как Мандельштам, не чуяли под собой страны. Не хватало еще, чтоб они страну ощущали, как лошадь под собой! А уж если речи будут слышны далее чем на половину метра, тогда жди беды. Горлопанов, которые вещают на десять шагов и больше, он во время Гражданской войны наслушался. Сталин звонил Пастернаку после прочтения этого стихотворения. Поэт явно перепугался. Что-то мямлил о том, что мало знаком с Мандельштамом. Вождь не этого разговора желал. Ему хотелось, чтоб кто-то еще, кроме Мандельштама, написал про «широкую грудь осетина». Но чтоб написал не менее талантливо, а главное, с пониманием того, что сейчас он, Сталин, чувствует под собой эту страну. И знает, куда ее вести. Написал же в свое время Есенин о Ленине и большевиках: «Земля – корабль. Но кто-то вдруг за новой жизнью, новой славой в прямую гущу бурь и вьюг ее направил величаво». Нет, Пастернак перепугался. И ничего Сталину не оставалось, кроме как бросить поэту: «А мы, большевики, от своих друзей не отрекаемся!» Ничего не поделаешь, такие они поэты и есть. Сами не знают, что скажут в следующий момент. Но сказал же он, Сталин, одному своему функционеру, вздумавшему доносить на Алексея Толстого за дебош, учиненный группой писателей по поводу получения советским графом Сталинской премии: «Иди и работай. Других писателей у меня нет». Функционеров полно. Не нужно столько. А писателей не так много. А на черновике стихотворения Мандельштама собственноручно написал: «Изолировать, но сохранить». Может быть, что и другое поэт напишет...
И опять он вернулся к колчаковскому генералу с немецко-русской фамилией. Сталин решительно закрыл папку с просмотренными документами. Тисненая надпись «Дело», обязательная для всех документов советской эпохи, красовалась поверх качественного гладкого картона. Но, в отличие от огромного большинства других папок для документов, каких было полно в любом советском учреждении, эта папка имела ряд особенностей. Изготовлена она была по специальному заказу на фабрике Гознака. Там же, где печатались советские деньги. У нее было подобие книжных корешков по бокам, что подразумевало немалый объем для хранящихся документов. Кроме обычных граф для дат, необходимых для любого делопроизводства, «Начато» и «Окончено», были еще графы, где нужно было проставить гриф секретности и срок хранения. Была и еще одна, совсем уж экзотичная, экстравагантная и специфическая графа – «Агентурный псевдоним». Сейчас все графы были пусты. Учитывая особый характер этих документов, Судоплатов точно показывал, что он не вправе принимать решение по этим вопросам.
После минутного размышления Сталин откинул крышку чернильницы на письменном приборе. Взял ручку и, макнув перо в чернила, собственноручно поставил гриф «Совершенно секретно». А в пустующую графу агентурного псевдонима он вписал странное и загадочное слово: «Грифон». Этим он нарушил одно из правил агентурной работы, согласно которому кличка агента не должна вызывать никаких ассоциаций с личностью носителя.
С этой минуты те немногочисленные люди, которые прикасались к этим документам, невольно волновались от сознания того, что с этими бумагами работал сам Сталин. А многочисленные карандашные пометки говорили о том, что он очень внимательно их читал. Объем личности вождя и агентурный псевдоним колчаковского генерала, который вождь написал своей рукой, придавали и этому делу, и человеку, судьба которого оказалась центральной в этом деле, какой-то мистический и жуткий оттенок. Чего стоит только одно имя мифического хищного животного, то ли льва, то ли тигра с крыльями за спиной, которое согласно мифологии охраняет сокровища древних царей и готово покарать всякого, кто к ним приблизится. А еще символизирует верность и преданность.
Ирония, с которой Сталин этот псевдоним написал, с годами улетучилась, а облик и жутковатая суть мифического грифона, пройдя через кровавый туман сталинской эпохи, казалась более рельефной и страшной. Срок хранения дела, определенный Сталиным как бессрочный, тоже добавлял жути. В этой графе появилась надпись сталинским почерком: «Постоянно». При перерегистрации в 1954 году ниже было приписано: «Хранить вечно». Это автоматически относило дело к категории особо охраняемых государственных тайн.
Глава 13. Бывший
Весной 1941 года в Сибири необычайно сильно цвела черемуха. Даже в городе ее запах чувствовался повсюду. Бывший беззаботный молодой человек, бывший лихой драгун Первой мировой, бывший офицер сначала царской, а затем колчаковской армии, а ныне освобожденный из лагеря, вчерашний зэк, Александр Александрович Соткин медленно шел берегом Белого озера.
Нужно было как-то убить остаток дня. С лагерной справкой об освобождении в кармане ходить по Томску ему не хотелось. Прямо от озера начиналась улица Белая, название которой дала когда-то вытекавшая из озера речка под тем же названием. Там, в конце этой улицы, за высоким забором находились два трехэтажных купеческой постройки особняка. Но идти туда следовало вечером, а еще лучше ночью.
