общих чертах всем было понятно, чем придется заниматься в ближайшее время. Лучшая часть личного состава рвалась на фронт в составе дивизий и отдельных полков НКВД, которые с началом войны, как когда-то предполагал Павел Анатольевич Судоплатов, десятками и сотнями переподчинялись Генеральному штабу. Позже, пройдя всю войну до Победы в составе этих частей, их солдаты и командиры болезненно воспринимали свою былую ведомственную принадлежность, которая потерялась под новой нумерацией частей и их почетными наименованиями, присвоенными в боях. Приказом из Москвы особые отделы военных округов реорганизовывались в особые отделы фронтов. Там же при них воссоздавались изобретенные еще в Гражданскую войну заградительные отряды. В чисто военное понятие «устойчивость частей» органы опять втащили понятие «политическая устойчивость» и принялись варить черное варево новых репрессий, пока суровым окриком из Москвы их не поставили на место. Не те времена. Но отстраненные от боевой работы, они брали реванш, расправляясь с солдатами и командирами, побывавшими в плену или вышедшими из окружения.
Также очевидной стала неспособность территориальных органов НКВД вести эффективную борьбу с немецкими диверсантами и шпионами. Это не со своими гражданами воевать! Совершенно логично стала выстраиваться разведывательная и контрразведывательная работа воюющих фронтов и армий. Что и привело в конечном итоге к созданию в 1942 году контрразведки «СМЕРШ», подчиненной НКВД, но все более самостоятельной к исходу войны.
Лаврентий Павлович Берия, как политик и государственный деятель, сразу почувствовал, что его еще вчера безграничная, по сути, власть теперь приобретает четкие границы. И вот теперь его, наркома внутренних дел и члена Политбюро, иногда задерживали в приемной Сталина, в то время когда там были с докладом нарком обороны маршал Тимошенко и начальник Генерального штаба генерал армии Жуков. Он вдруг почувствовал, что его стали приглашать больше для того, чтобы, выражаясь лексикой его подчиненных, «пощекотать невроз». Да и в поведении военных Берия отмечал некую независимость, которую они не проявляли раньше. Он сожалел, что в свое время недооценил предложение Судоплатова о создании специальных частей и санкционировал создание лишь особой группы войск НКВД. Его заместитель мыслил верно – теперь окончательно убеждался он. Также он понимал, что в дела военных ему сейчас лучше не лезть. Пусть воюют. В эти первые недели и месяцы войны он совершил одно из самых чудовищных своих преступлений. Личным приказом он санкционировал уничтожение арестованных на тот момент военных специалистов, в том числе нескольких высших военачальников. Официально он объяснил бы это опасностью содержать такое количество врагов во время войны, спроси кто его о причине такого приказа. Но был и личный мотив. Он понимал, что при остром дефиците военных кадров очень многих придется выпустить и отправить на войну. А эти люди уже не простят власти издевательства над собой и своими семьями. Они неминуемо будут командовать и полками, и дивизиями, и целыми армиями. И еще не известно, куда могут повести свои полки эти полководцы. И та же власть в лице Сталина именно его, Берию, сделает тогда ответственным за все.
Глава 15. Быховские узники
По всей России ходили смутные слухи о свершившемся в Петрограде перевороте. Кто-то считал его новой, еще одной революцией, а кто-то очередными беспорядками, которыми был богат завершающийся 1917 год. Накрапывал холодный дождь, из-за которого и без того темная ноябрьская ночь казалась еще темнее. У ворот бывшего католического монастыря, у наспех сколоченной из грубо отесанных досок сторожевой будки разговаривали двое солдат караула.
– А что, Ванька, будешь стрелять, коль их благородия тикать вздумают? – спросил один из солдат, сворачивая самокрутку.
– Хотели бы тикать, уже тиканули бы, – отвечал другой. – Ты погодил бы курить. Какой-никакой, а караул все ж...
– Да какой тут караул – смех один...
– Смех смехом, а сдается мне, что мы наших офицеров от своих же солдат охраняем. Стой! Стрелять буду! – срывая с плеча винтовку, вдруг выкрикнул он.
Второй часовой выронил уже прикуренную самокрутку и, сорвав с плеча оружие, с опозданием в секунду крикнул в темноту:
– Стой! Кто идет?
– Свои! – ответили из тьмы.
– Пароль...
– Сибирь.
– Проходи.
Из темноты вышел Суровцев, в солдатском обмундировании, с небритым несколько дней лицом. Поверх солдатской шинели был приколот красный революционный бант.
– Здравия желаем, ваше высокоблагородие!
– Здравствуйте, братцы, – устало поздоровался офицер. – Что нового?
– Все по-старому у нас. А вы, часом, не из Ставки? – спросил тот, которого звали Иваном.
– Из нее, родимой, – в манере, соответствующей солдатскому обмундированию, ответил офицер.
– Ну и что в Ставке деется? – развязно поинтересовался другой солдат.
Не ответив, офицер прошел мимо и скрылся за дверью монастырских ворот.
– В другое время уже по зубам получил бы, – склонившись к земле в поисках цигарки, проговорил солдат.
– И правильно получил бы. Хотя наши-то офицеры не драчливые.
– Это теперь они мирными стали, а дай им прежнюю волю, они быстро бы нас подравняли, а о генералах и говорить нечего... Пока последнего солдата не израсходуют – войну не кончат.
С сентября по ноябрь 1917 года в среде арестованных Временным правительством генералов и офицеров – участников так называемого Корниловского мятежа, окончательно вызревала идея Белого движения. Точно зная, какие тяжелые дни им предстоят, судьба подарила, как потом выяснилось, два месяца вынужденного отпуска. Атмосферу в стенах бывшего католического монастыря, приспособленного под тюрьму, вряд ли можно назвать тюремной. Охраняли мятежников солдаты полуроты Георгиевского батальона. Сформированный из георгиевских кавалеров, личный состав батальона откровенно сочувствовал заключенным. Внутреннюю охрану несли кавалеристы Текинского полка, лично преданные Корнилову. Было что-то трогательное в этой взаимной привязанности туркменских всадников к Корнилову и искренней к ним любви со стороны бывшего главнокомандующего русской армии.
Кельи-камеры не закрывались, и арестованные генералы и офицеры беспрепятственно передвигались по монастырю. При желании можно было выйти в город, но никто этого желания осуществлять не хотел. Сам арест был произведен с целью оградить офицерский состав от возможного самосуда. И лишь один Мирк-Суровцев покидал стены монастыря, переодеваясь то в солдатскую форму, то в костюм студента. Никто не мог даже предположить, что этот молодой человек является полковником Генерального штаба и бывшим старшим адъютантом Разведывательного отделения 8-й армии Северо- Западного фронта. Той самой армии, которой до недавнего времени командовал Лавр Георгиевич Корнилов.
Суровцев выходил в город ежедневно. За два месяца заключения он установил надежную связь быховцев с Петроградом в лице генерала Степанова, со ставкой в Могилеве и ее главой генералом Духониным, а также с Новочеркасском, где генерал Алексеев приступил к формированию добровольческих отрядов, которые должны были составить костяк будущей Добровольческой армии. Он с первых дней заключения в Быхове справедливо посчитал, что связь с внешним миром только через Ставку – вещь
