порядка». Под понятием «восстановление порядка» они понимали воссоздание государственных институтов и прежде всего – армии. Они по сути своей уподоблялись профессиональным союзам, которые политические партии и просто проходимцы хотели бы использовать по своему усмотрению. Но и эти союзы профессиональных военных ощущали свою силу и уже требовали от политиков не общих разговоров на отвлеченные темы, а политической программы, которая отвечала бы их интересам. А единой программы у разношерстных партий не было и не могло тогда быть. У большевиков и Ленина она была. Первоначально это была программа разрушения. Затем первой целью пришедших к власти коммунистов была борьба за собственное выживание любой ценой. Этому они и подчинили население страны, не слишком-то заботясь, что будет со страной и ее народом. Что будет, то и будет. Кажется, даже быстрое сокращение этого населения их радовало. «Лучше меньше, да лучше», – вслед за Ильичем повторяли коммунистические лидеры.
Ася дочитала письмо со слезами на глазах. Решительно, сама судьба была против влюбленных. В прошлый приезд Сергея они получили родительское благословение на брак. Было решено, что Сергей принимает предложение перейти на преподавательскую работу в Академию Генерального штаба. Сразу же вызывает Асю в Петроград, и в столице они играют свадьбу. Но произошла Февральская революция. Сергей остался на фронте. Потом последовало корниловское выступление. Затем арест Суровцева. И вот он писал, что он на Дону. Писал он и о том, что условий для ее приезда решительно никаких нет. Что отпуска у него в ближайшее время не предвидится.
Параскева Федоровна принесла самовар. К чаю было подано несколько сортов варенья: из смородины, малины и брусники. Золотистые, ароматные и пышные, жареные пирожки на трех блюдах завершали убранство стола.
Дамы были растеряны. Беспокойная женская интуиция говорила им, что за строчками писем жениха и племянника скрывается неясный и оттого еще более пугающий смысл происходящих в стране событий. И смутная тревога все более и более овладевала ими от досужей манеры беседы, которую вели мужчины. Женщины безошибочно почувствовали, что Василий Егорович Флуг хочет казаться более значительным, чем есть на самом деле. Так оно и было. Посланный в Сибирь Корниловым, Алексеевым и Деникиным, чтоб установить связь с существующей властью, Флуг застал здесь слабую власть большевиков. А также дележку несуществующей у них власти между не коммунистическими партиями. Но власть советов была не настолько вялой, чтобы не замечать у себя под носом создание офицерских дружин и возню политической мелкоты. И время от времени эта власть производила аресты. Освободившиеся от уголовных и политических заключенных многочисленные пересыльные и прочие тюрьмы были забиты арестованными офицерами и прочим контрреволюционным элементом. Но расстрелов еще не было, как не было и суда над арестованными. Подержав кого неделю, а кого и месяц в тюрьме, арестованных освобождали. Красный террор в Сибири возьмет свое чуть позже – в конце 1919-го и в начале 1920 года, когда будут разгромлены белые армии адмирала Колчака.
Флуг по своему разумению, не имея на то полномочий, вмешивался в деятельность офицерских организаций. Он уже сменил руководство в Омске, где назначил старшим над всеми командира одного из сибирских казачьих полков энергичного и решительного полковника Иванова, носившего псевдоним Ринов. Что-то нужно было предпринять и в Томске. Но что конкретно, он пока не решил. В Томск его привело еще и личное поручение Корнилова. Сибиряк Корнилов передавал личное письмо Потанину, с которым был знаком еще в пору своего юнкерства. Так получилось, что Флуг застал в Томске дезориентированного, отмеченного печатью дряхлости Потанина, огражденного от окружающего мира надзирательской опекой личного его секретаря, который, ничуть не стесняясь, говорил от имени идеолога областничества. По своему разумению решая, с кем встречаться Потанину, а с кем встречаться не следует, этот секретарь обстряпывал какие-то свои личные дела, делая невозможным прямое общение с Григорием Николаевичем.
Ироничный и умный Адрианов не мог не почувствовать некую генеральскую напыщенность Флуга. И время от времени у него возникали вопросы к генералу. И вопросы эти были практическими:
– Я, любезный Василий Егорович, издавал газету. Вы прекрасно понимаете, что деньги подписчиков – совсем не те деньги, на которые можно существовать. А любая вооруженная борьба – это не издательская деятельность и требует куда больших средств. А ваш приезд сюда в конечном итоге сводится к организации этой борьбы.
– То есть вы опять к вопросу, на какие шиши воевать? – мягко спросил Флуг.
– Вот именно. Большевики, как я понимаю, беззастенчиво грабят буржуазию. В то, что они существуют на немецкие деньги, я решительно не верю. Да и буржуазию они грабят скорее из соображений идейных, нежели из причин экономических. В их руках все средства Государственного банка. Вот и Николай Николаевич, – кивнул Адрианов на Сумарокова, – не может мне ответить, на что он собирается бороться с Советами. В привезенном вами письме генерала Корнилова, простите, какие-то общие, интеллигентские фразы. Я когда читал, не скрою, недоумевал. Было такое ощущение, что пишет не боевой генерал, а какой-то мелкобуржуазный деятель или мелкотравчатый политик из интеллигентов.
– А я в свою очередь, не удержусь от замечания, что вы рассуждаете как купец, а не как интеллигент.
– А я и не скрываю этого. Потому что я существовал и существую на деньги сибирской кооперации. Как, впрочем, те же Советы. Представители крупной буржуазии деньги на газету мне тоже давали. И мало того, я не у всех брал.
– Отчего же не у всех?
– А оттого, что некоторые потребуют взамен писать и печатать то, что расходится с воззрениями моих подписчиков и с моим личным мироощущением. Заметьте, слово-то какое хорошее – «подписчик»! То есть человек готов подписаться под материалом, напечатанным в газете. Или по крайней мере подписаться на получение информации именно из моей газеты, а не из какой-то другой. Кто станет подписчиком вооруженной борьбы? Вот в чем вопрос.
Флуг был недалек от истины, когда упрекнул Адрианова в неинтеллигентности. Адрианов был представителем просвещенной части общества, которая уже в то время воспринимала слово «интеллигент» как ругательное. Было одно интересное происшествие в жизни Адрианова, заставившее его откровенно презирать ту категорию людей, которую в течение всего двадцатого столетия называли «чеховскими интеллигентами», – посещение Томска самим Чеховым. Писатель был проездом в городе по пути на Сахалин и не пожелал встречаться с представителями общественности, сделав исключение только для томских архитекторов К. К. Лыгина и А. Д. Крячкова. Чехов проводил все дни в компании помощника томского полицмейстера Аршаулова. Этот Аршаулов и составлял культурную программу пребывания Чехова в Томске, в которую не попало ничего, что уже тогда составляло гордость города: от университета с его уникальной библиотекой и ботаническим садом до книжных магазинов Петра Макушина. Но не будем все же забывать, что замечательнейший русский писатель был болен и, как врач, понимал, что болен неизлечимо. По сути дела, Чехов сам не был «чеховским интеллигентом» в позднейшем понимании этого словосочетания. Примечательно, что самый демократичный русский писатель, в произведениях которого представлены все сословия русского общества, от крестьянства до дворянства, все же воспринимается как писатель интеллигенции. Сам Адрианов напечатал Чехова, которого тогдашний читатель не знал, а послереволюционный не пожелал знать. Герои чеховской «Драмы на охоте», опубликованной Адриановым в дореволюционном Томске, вдруг оказались широко известны только после замечательной экранизации, известной как «Мой ласковый и нежный зверь».
Отличало Адрианова еще одно качество, редкое для «чеховского интеллигента». Он был решителен и смел. Молодым человеком из озорства, потом по привычке Александр Васильевич на медвежьей охоте ходил на зверя с рогатиной – двухметровым деревянным шестом, на котором закреплено некое подобие короткого древнеримского широкого меча. И весит это орудие не меньше пуда.
Пепеляев своим появлением сломал только было налаживающийся ритм общения. Его появление было отмечено нетерпеливым звоном дверного колокольчика, заставившего присутствующих тревожно насторожиться. В прихожей Пепеляев сбросил с себя ямщицкий тулуп до пят и такую же ямщицкую шапку с
