– Ох! – всхлипнула Эвелин и, прежде чем Дженна успела ответить, выбежала из комнаты.
Саймону понадобилось осушить два стаканчика бренди и выкурить трубку своего любимого табака, чтобы подступиться к волнующему вопросу. Но все равно он не был уверен, что поступает мудро, поскольку викарий еще и первый стаканчик не допил. Однако ничего другого не оставалось. Дженна права. Как он раньше этого не видел? И почему Роб никогда не говорил на эту тему? Осталось только раскрыть глаза несчастному болвану.
Но сначала надо еще выпить. Налив бренди, он откинулся на спинку кресла, открыто изучая ничего не подозревающего приятеля.
– Что? – сказал викарий в ответ на его пристальный взгляд.
– Почему ты мне никогда не говорил? – спросил Саймон, откладывая трубку.
– О чем? – нервно рассмеялся викарий.
– Ради Бога, не увиливай, Роб. Не делай из меня дурака. Ты ее любишь! Ты любишь Эви. Как я этого до сих пор не видел? Значит, я только собой был занят?
Викарий сник и отвел взгляд.
– Тебе Дженна сказала, – пробормотал он.
– Я сам убедился в этом сегодня вечером.
– Она меня не замечает, Саймон.
– И кто в этом виноват?
– Это нечестно. Я предпочитаю унести чувство с собой в могилу, чем выставить на посмешище.
– Почему ты доверился Дженне, а не мне?
– По тем же самым причинам, по которым Дженна доверилась мне, а не тебе.
– И каковы они?
– Саймон…
– Пожалуйста. Я хочу знать. Со мной действительно настолько трудно говорить? Ты думал, что я этого не одобрю? Что я посмеюсь над тобой?
– Вряд ли я потерпел бы это.
– Вы оба меня не знаете, и ты, и Дженна.
– Саймон, я духовное лицо. Мне исповедуются. Открывшись Дженне, я ничего не терял. Кроме того, если быть точным, я ей ничего не поверял. Она разоблачила меня, и я попросил ее сохранить мою тайну.
– Я рад, что она этого не сделала. Иначе я, возможно, ничего не заметил бы. Я в последнее время слишком с собственными делами замотался.
– Что ты собираешься делать, Саймон?
– Не меняй тему!
– Ты не можешь ее отпустить. Ты ее любишь!
– Я не могу держать ее на цепи в подвале, Роб. Я пробовал запереть ее. Но не стану держать ее здесь против ее желания.
– Но ты собирался сделать именно это. Что изменилось?
– Мы заключили перемирие до первого бала Эви. Ха! Я голову сломал, пытаясь понять, почему она настояла на том, чтобы устроить бал здесь, а не в городе. Теперь я понял. Она хотела дать тебе шанс.
– Это ничего не изменит, Саймон.
– Я собираюсь поговорить с Эви.
– Если ты это сделаешь, нашей дружбе конец. Клянусь! Я тебе никогда этого не прощу.
– Тогда добивайся ее благосклонности, пока какой-нибудь светский хлыщ не уведет ее у тебя из-под носа на этом чертовом балу, погубив все, чего я сумел добиться для этой девочки. Вот что положит конец нашей дружбе, болван ты этакий!
Дженна задула свечи. Вернувшись, она не потрудилась зажечь лампы. Напротив, словно зевающее мифическое чудовище, зиял темный камин. Слишком тепло, чтобы разводить огонь.
Окно было приоткрыто. Ароматы сада смешивались с солоноватым ветерком, налетавшим с моря. В лунном свете, проникавшем сквозь стекла, сновали пылинки. Казалось, у них есть какая-то цель. Дженна почти завидовала им. В этот одинокий миг она не могла найти для себя ни одной.
Слезы жгли глаза, но она подавила их. Она заключила сделку и сдержит слово, но не ради Эвелин – ради Саймона. В конце концов, она его должница. Она ведь его чуть не убила. Хуже того, настоящий преступник все еще на свободе.
Дверь гардеробной Саймона мягко открылась, и Дженна шумно втянула воздух, поскольку из темноты появился силуэт Саймона. Но ведь не собирается же он…
Она села в кровати и прижала покрывало к груди, когда он подошел ближе.
– Что вы делаете, милорд?
– Я страшно устал, миледи, всю ночь напрасно гоняясь за вашим разбойником, – ответил Саймон, – не говоря уже о том, что произошло прежде. А вернувшись, нашел свой дом охваченным безумием бала. Я трое суток глаз не сомкнул и ложусь спать.
