У меня чуть кружится голова от солнца, жажды и лихорадки, и когда наступает вечер, прохлада приносит облегчение. Солнце уходит под воду неожиданно, как всегда на юге. Я вытаскиваю из сумки клецки из голубиных яиц, но они соленые, и от них жажда только усиливается. Хальци голодна, и она съедает свою порцию и половину моей.
- Яхан! - говорит она. -Да?
- Почему Двоюродных так называют?
- Потому что мы все родня, - отвечаю я. - У меня на родине, когда народу становится слишком много и пастбищ не хватает для стабосов, часть рода уходит на другое место и там устраивается. И Двоюродные были нашими дальними предками. Звезды для них как острова. Некоторые прилетели жить сюда, но была война, и корабли перестали прилетать, и корабли наших предков состарились и не могли больше летать, и мы забыли о них, остались только легенды. Теперь они нас снова нашли.
- Й они нам помогают? - спрашивает она.
- На самом деле нет. Они помогают почти что только верхним людям.
- Верхние люди - кто это? - спрашивает она. У южан нет слова для этого понятия, и потому я всегда говорю эти два.
- Верхние люди, старики, которые всем правят и у которых есть серебро. Гильдейцы, они вроде верхних людей.
- И ты тоже был верхним человеком? - спрашивает она. Я смеюсь, и бок отзывается болью.
- Нет, деточка. Я - невезучее дитя невезучих родителей. Они верили, что некоторые из Двоюродных нам помогут, нас научат. Но верхние люди не любят, когда еще у кого-нибудь есть сила. И они послали армию и убили мой род. Пока не пришли Двоюродные, было лучше.
- Орден говорит, что Двоюродные - это хорошо; они приносят дары.
- За эти дары мы платим, - отвечаю я. - Кракеновой краской, рудами и землей. И нашим образом жизни. Там, куда приходят Двоюродные, становится плохо.
Темнеет. Хальци заворачивается в мой плащ, а я съеживаюсь возле румпеля. Не то чтобы лодка требует слишком пристального внимания: дует легкий ветерок, и море спокойно (кажется, кто-то нам ворожит, хотя мы и напали на мальчика в зеленом балахоне, чтобы завладеть лодкой), но она все равно слишком мала, и другого места для меня нет, так что я остаюсь у румпеля.
От брызг все время мокнет левое плечо, ветер высасывает из меня остатки тепла.
- Хальци!
- Чего? - бормочет она с носа сквозь сон.
- Мне что-то нехорошо, детка. Ты не могла бы сесть рядом и поделиться со мной плащом?
Она колеблется - я этого в темноте не вижу, но чувствую. Она меня боится, и мне это неприятно» А если подумать, даже смешно.
- Мне нужно только согреться, - уверяю я ее. Она ощупью движется к корме.
- Плащ твой, - говорит она. - Можешь забрать его, когда хочешь.
- Я думаю, его нам хватит на двоих, - говорю я. - Садись рядом, румпель будет между нами, и ты можешь прислониться ко мне и поспать.
Она осторожно садится рядом (лодка чуть качается от ее движений) и набрасывает плащ на плечи нам обоим. Прикоснувшись к моей руке, она отдергивается.
- Ты горячий, - говорит она. И неожиданно трогает мой лоб. - У тебя жар!
- Ты не волнуйся, - отвечаю я, почему-то смутившись. - Просто сядь вот здесь.
Она садится рядом, а потом кладет голову мне на плечо. От ее волос идет приятный запах, и становится уютно. Я стараюсь держать созвездие, которое южане называют Короной, по правую руку от себя.
- Сколько тебе лет? - спрашивает она.
- Тридцать один.
- Так ты же еще не старый! Я смеюсь.
- Волосы у тебя седые, - оправдывается она. - Зато лицо не старое.
Но иногда я чувствую себя глубоким стариком - и сейчас больше, чем когда-либо.
Рывком просыпаюсь от сна - мне снилось, что я снова на лодке Барока. Уже рассвет. Хальци ворочается у меня на плече и снова успокаивается. Я думаю о море, о нашем плавании. Навигация по созвездиям -не из главных моих умений, я только надеюсь, что нас не сильно снесло. И еще надеюсь, что карта у Хальци хороша, и думаю, какую бы плату получил Барок за лодку с начерченной на ней картой, даже если карта не слишком четкая, но тут карту лижет синее пламя, и я снова на лодке Барока…
Снова просыпаюсь рывком. Лихорадка отступила - наверное, потому что сейчас утро. Я пытаюсь открыть сумку, не побеспокоив Хальци, но она спит у меня на правом плече, а левой рукой я не слишком владею и бок окоченел, так что она все же просыпается и садится прямо. У нас осталось пять фруктов- коробочек, и мы одну вскрываем. Меня слишком мучает жажда, чтобы я мог есть арахис, но Хальци съедает немного.
Солнце поднимается на небе, и точно так же поднимается у меня жар, и я начинаю видеть сны даже с открытыми глазами. Тревин оказывается в лодке вместе с нами, сидит в своей синей безрукавке с серой меховой оторочкой, отвернутой на плечи, и я, наверное, с ним говорю, потому что Хальци спрашивает:
- Кто такой ТревиН?
Я моргаю, перегибаюсь через борт и плещу холодной водой в обожженное солнцем лицо. Сажусь Снова, и голова кружится от Прилива крови, но зато я знаю, где я.
- Тревин - это был мой друг. Его уже нет в живых.
-
А как умер Тревин? - приходится мне подумать.
- От поноса, - говорю я. - Мы шли на Баштой, мы отступали, мы с Тревином решили биться против Верхнего Скаталоса за то, что он сжег Скарлин. Была зима, и есть было нечего, и люди болели, а многие умерли. Я из-за Тревина пошел в этот поход, - добавляю я, и не добавляю: «У меня была любовь».
Когда становится жарко, Хальци смачивает вуаль водой и кладет мне на голову. Я вцепляюсь в румпель. Кажется, не столько я правлю лодкой, сколько она мною. Хальци чистит еще одну коробочку, обдирая кожицу и деля мякоть на багровые дольки.
- Наверное, мне стоит посмотреть на твой бок, -говорит она.
- Нет.
- Ты не бойся, - говорит она и перебирается ко мне поближе.
- Нет! - отрезаю я.
- Я бы смочила его морской водой, - говорит она. - Она хорошо лечит раны.
- Я не снимаю рубашку, - отвечаю я.
Да, я знаю, что это глупо, но рубашку снимать не собираюсь. В чьем бы то ни было присутствии. Мы наконец пришли в Баштой, и все почти, кого я знал, уже погибли, а тогда командир ополчения говорит: «Мальчик, как тебя зовут?» - а я не знал, что он обращается ко мне, а он еще, раз как гаркнет: «Мальчик! Как тебя зовут?»- и я сказал, заикаясь: «Яхан, господин». «Так вот, -сказал он, - ты теперь в моей группе, будешь у нас Умник Яхан», и все заржали, и я долго был Умник Яхан, пока они не убедились, что я на самом деле не дурак, но рубашку я все равно снимать не собираюсь.
Мысли прыгают, как белки в клетке, иногда я говорю вслух. Возвращается Тревин и спрашивает:
- А не хотел бы ты вырасти в другом месте, не в Скарлине? Хальци мочит вуаль в воде и пытается охладить мне лицо.
- Вандзи нам говорила о юродах, - отвечаю я Тревину, - и она была права. - Я возвышаю голос. - Куда приходят Двоюродные, там они нас используют, они живут как Верхние Скаталосы, а мы убираем их дома и благодарны за свет и веселые палочки вечером шестого дня. Люди забывают свой род, они забывают все. Вандзи говорила нам о .столкновении культур, когда слабейшая культура растворяется.
- Вандзи и Анеал, Айюдещ и Кумар - они жизнь свою посвятили, чтобы помочь нам, - говорит мне Тревин.
- Анеал извинялась передо мной, Тревин, - говорю я ему. - Извинялась за страшное зло, которое они сделали! Она говорила, что лучше бы они не прилетали!
- Я знаю, - говорит он мне.
