– Мы подумали, что вам будет удобнее в кабинете. – Они остановились перед входом, и джентльмен вынул из внутреннего кармана пиджака отпечатанную на листке форму и чернильную ручку и протянул и то и другое Стивену. – Официальный акт о неразглашении. Подписать надо там, где стоят карандашные крестики, если вы не возражаете.
– А если я не подпишу?
– Тогда мы просто уйдем и оставим вас в покое.
Стивен расписался и вернул обратно листок и ручку. Джентльмен тихо постучал в дверь кабинета и, когда голос изнутри ответил, пригласил Стивена внутрь и тут же осторожно прикрыл дверь у него за спиной.
Премьер-министра уже устроили в кресле у камина, и Стивен, получив приветственный кивок, как был, в пальто, взял стул и сел. На книжной полке, всего в полуметре от кресла, в тени, отбрасываемой абажуром, стояла книга, которую принес Морли. Стивен старался не смотреть на нее. Разговор начался.
– Надеюсь, вы простите наше вторжение. Как видите, я не путешествую налегке. – На мгновение их глаза встретились, затем оба отвели взгляд. Стивен ничего не ответил, и следующая фраза прозвучала холодно, без вопросительной интонации. ' – Мы не вовремя?
– Я как раз собирался на вокзал.
Нелюбовь премьер-министра к поездам была широко известна, и следующие слова были сказаны почти с облегчением:
– А, хорошо. Управление перевозками вас подбросит, непременно.
Прошло достаточно времени, и обмен любезностями можно было считать законченным. Они по очереди прочистили горло. Стивен наклонился вперед на своем стуле и уставился в огонь, приготовившись слушать и поглубже запахнув пальто, словно для защиты.
Голос премьер-министра звучал безлично, пересказывая заготовленные слова:
– Мистер Льюис, Стивен, если позволите, мне бы хотелось обсудить с вами дело чрезвычайной деликатности, личное дело. Я мало знаю о вас, но мне известны два обстоятельства, которые позволяют мне надеяться, что мы обладаем схожим образом мышления, что у нас с вами общие взгляды на мир.
Стивен не стал возражать. Он хотел услышать больше.
– Вы работали в одном из подкомитетов и, насколько я знаю, не отказались принимать участие в составлении заключительного отчета. И вы близкий друг Чарльза Дарка. Я здесь, чтобы – невзирая на определенный риск попасть в неловкое положение и предстать перед вами в нелепом виде – поговорить о Чарльзе. Мне приходится довериться вам. Я, в некотором роде, у вас в руках. Однако вам стоит знать, что в случае, если вы решите рассказать о нашей беседе или о самом факте моего присутствия в вашем доме, вам будет очень трудно это доказать. Для этого будут приняты специальные меры.
– Вот это доверие, – заметил Стивен, но его слова остались незамеченными.
– Мне пришлось долго и тщательно думать, чтобы принять взвешенное решение. Я здесь не потому, что мною движут эмоции. Мне казалось правильным, чтобы мы встретились естественным образом, в формальной обстановке, где было бы легче намекнуть вам о том, что меня занимает. Очень жаль, что вы не сумели прийти на ланч.
На кухне зазвонил телефон. Стивен по привычке привстал, но затем снова погрузился в свое пальто.
– Прежде чем я продолжу, мне, видимо, следует объяснить вам, на тот случай если вы никогда об этом не задумывались, уникальность моего положения. Я хочу поговорить с Чарльзом, устроить личную встречу. Расхожее мнение справедливо. Власть означает изоляцию. С момента моего пробуждения и до поздней ночи меня окружают чиновники, советники и коллеги. Способность к эмоциональному сопереживанию и выражению чувств неуместна в моей профессии, поэтому я ни с кем не могу поговорить по душам. В прошлом это не доставляло мне неудобств. Лишь теперь, когда мне есть что выразить, оказалось, что условности опутывают меня, лишают самых простых возможностей. Любой другой человек может изложить свои мысли в письме и доверить его почте. По понятным причинам для меня это исключено. Телефоны везде, где я нахожусь, столь тщательно прослушиваются, экранируются, фильтруются, отслеживаются, что о личном разговоре нечего и думать. Разумеется, я могу связаться с Чарльзом по официальным каналам, но он просто не отвечает на мои запросы. Думаю, сначала они попадают в руки его жены. В конце концов меня охватило отчаяние.
– Ваша сегодняшняя речь в Палате общин от этого не пострадала, – сказал Стивен.
Голос премьер-министра зазвучал приглушенно:
– Чарльз был представлен мне за ланчем, который давался для новых членов парламента одним октябрьским днем много лет назад. Его энергия и остроумие – казалось, он решил во что бы то ни стало меня рассмешить, – его обаяние и его энтузиазм, с которым он поддерживал все партийные лозунги, выглядели просто неправдоподобно. Мне показалось, он меня дразнит, пародирует что-то не очень мне понятное, у меня сложилось впечатление, что он умен, хотя и не заслуживает полного доверия. Однако после нескольких встреч впечатление это рассеялось и возникла привязанность. Он был такой молодой, жизнерадостный, забавный и вдобавок обладал полезным опытом в целом ряде областей. Встречи с ним – конечно, мы никогда не виделись наедине – всегда давали мне необходимую встряску. Нужно было устроить его будущее. Что-нибудь по связям с общественностью могло подойти. Мне казалось, что однажды он может стать весьма колоритным председателем партии. Благодаря моему участию в его карьере, моим советам, как приобрести известность, дела его стремительно пошли в гору. Ему лишь нужно было набраться опыта. Тогда его уже ничто не смогло бы остановить. Когда началась организация Комиссии по охране детства, Чарльз стал, с моей подачи, председателем одного из подкомитетов. Это дало нам возможность видеться чаще. У него было полно идей, эти встречи стали для меня праздником. Мне трудно было удержаться и не вызывать его несколько чаще, чем было необходимо. Может быть, вам это покажется чем-то шокирующим, извращенным – такая привязанность к молодому человеку…
– О нет, – сказал Стивен, – вовсе нет. Но ведь он женат. А вы – оплот семейных ценностей.
– А, это… – был ответ. – У них нет детей, и что за семейную жизнь он вел с женой? Знаете, он был с ней очень несчастлив.
– Неужели?
