полковник Бодянский.
– Она вам упомянула о своем состоянии? – осипшим голосом справился Грубешов.
– Я видел кровь, ваше благородие, уж вы меня извините, когда она обмывалась.
– Кровь видели? – произнес прокурор с издевкой. – И для вас, для еврея, это имело некий религиозный смысл? А известно ли вам, что в средние века, говорят, менструировали евреи-мужчины?
Яков смотрел на него со страхом, во все глаза.
– Я ничего про это не знаю, ваше благородие, хотя не могу себе представить, как такое могло быть. А что касается Зинаиды Николаевны, так ее состояние имело для меня тот смысл, что ничего хорошего ни ей, ни мне тут не будет, и я идиот, во-первых, что согласился пойти с нею в спальню. Мне бы домой уйти в ту самую секунду, как я кончил работу, а не соблазняться этими ее разносолами.
– Расскажите, что произошло в спальне, – сказал Бибиков, – и пожалуйста, не отклоняйтесь от поставленного вопроса.
– Да ничего не произошло, ваше благородие, клянусь вам. Все, как я уже говорил – и сама молодая госпожа говорит в бумаге, которую вы читали, – я поскорее оделся и сразу унес ноги. Даю вам честное слово. И больше я ее не видел. Поверьте, я жалею, что все это произошло.
– Я вам верю, – сказал Бибиков.
Грубешов так, как будто его вдруг ударили, уставился на следователя. Полковник Бодянский неловко заерзал на стуле.
Бибиков, будто оправдываясь, сказал:
– Мы обнаружили два письма, и в обоих случаях свидетели признали свою руку. Одно – от Николая Максимовича Лебедева, адресованное Якову Ивановичу Дологушеву, с выражением благодарности за прилежные труды на кирпичном заводе, а второе – от Зинаиды Николаевны Лебедевой, на листке надушенной почтовой бумаги, с приглашением к ней домой, причем в письме указывается, что писано оно с благоволенья ее отца. Оба письма здесь у меня в папках. Они мне были переданы исправником Каримзиным из Киевской городской полиции, который нашел их в конторе кирпичного завода.
Полковник и прокурор сидели как статуи.
Следователь вновь обратился к Якову:
– По дате на письме молодой особы я заключаю, что оно было послано уже после описанного инцидента?
– Верно, ваше благородие. Я уже работал на кирпичном заводе.
– Вы ответили ей, как она вас просила?
– Я не ответил на это письмо. Сообразил, что неприятностей у меня хватало от самого моего рождения и незачем мне нарываться на новые. Если боишься наводнения, лучше держись от воды подальше.
– Некоторые замечания ее в беседе со мной, хоть и неофициального характера, подтверждают ваши слова. А потому, учитывая все обстоятельства – что нисколько не означает, что я одобряю ваше поведение, Яков Бок, – я буду рекомендовать прокурору, чтобы обвинение в сексуальных посягательствах не было вам предъявлено.
Он повернулся к помощнику, и тот начал быстро-быстро строчить.
Прокурор, побагровев сквозь бакены, подхватил портфель, оттолкнул стул и с грохотом встал. Полковник Бодянский тоже поднялся. Бибиков потянулся за водой и опрокинул стакан. Вскочил, стал носовым платком промокать пролитую воду, а Иван Семенович в смятении собирал бумаги и вытирал те, что подмокли.
Прокурор и полковник Бодянский, не проронив ни единого слова, мрачно удалились.
Когда он вытер всю лужу, следователь сел, обождал, пока Иван Семенович вытрет и разберет бумаги, и, хоть был смущен происшествием, снова взял свои записи, откашлялся и снова своим звучным голосом обратился к мастеру.
– У нас имеются законы, Яков Бок, – сказал он жестко, – направленные против представителей вашей веры, ортодоксов или отступников, которые подделывают или берут себе имя, иное, нежели означенное в официальном документе о рождении, с той или иной целью обмана; но поскольку поддельных документов в вашем случае не имеется и поскольку нет никаких данных о том, что вы прежде были замечены в подобных нарушениях, я был бы склонен не выдвигать против вас этого обвинения, хоть я, со своей стороны, как я вам уже докладывая, считаю ваш обман отвратительным, и только благодаря редкой удаче он не повлек за собой куда более предосудительных последствий…
– Премного благодарен, ваше благородие… – Мастер пальцами утирал глаза.
Следователь продолжал:
– Я буду, однако, просить суд вынести вам обвинение в том, что вы проживали в околотке, где запрещено жить евреям, за редкими исключениями, к которым ваш случай со всей очевидностью не принадлежит. Здесь вы нарушили закон. Это не особо важное преступление, но вы понесете наказание за нарушение закона.
– И меня отправят в острог, ваше благородие?
– Вероятно.
– Ах! И надолго в острог?
– Не очень надолго – на месяц, может быть, и меньше, – зависит от того, какой будет прокурор. Это вам послужит уроком, который вам решительно не помешает.
– И меня переоденут в тюремное?
– С вами будут обращаться так же, как со всеми заключенными.
Тут в дверь постучали и явился чиновник в мундире. И вручил конверт Ивану Семеновичу, который поскорей передал его Бибикову.
Слегка дрожащими пальцами следователь вскрыл конверт, пробежал написанный от руки листок, медленно протер очки и бросился за дверь.
Он так и знал, конечно, что так просто ему не отделаться, да вот мелькала мыслишка, что вдруг и отпустят, ну зададут взбучку, хорошую трепку и отправят в еврейский квартал – ох! как бы он туда полетел! на крыльях! – однако после первого разочарования Якову сразу полегчало. Хорошо, что дело еще хуже не обернулось. Месяц в остроге – это вам не год, а три недели – это и вообще пустяк; а если хотите, можно ведь и так посмотреть, что вам бесплатно предоставят еду и жилье. После того как он шел, закованный, по снежным улицам, под гул толпы, после страшных вопросов, какие вчера в камере задавал ему следователь, он ожидал несчастья, страшной беды. Теперь все уладилось. Собственно, обвинение не ахти какое, а там адвокат, глядишь, сумеет свести срок к неделе, а то и вовсе к нулю? Конечно, тогда прости-прощай кое- какие рублики из его сбережений – ведь вернет же их полиция, – но рубль он всегда заработаем не за день, так за неделю, за месяц. Лучше месяц попотеть ради рубля, чем месяц сидеть в тюрьме. И стоит ли беспокоиться из-за рублей? Главное – освободиться, а уж когда его освободят, Яков Бок не будет так по- идиотски относиться к закону.
Помощник следователя робко вытянул шею, прочитал записку, которую Бибиков скомкал и оставил на столе. Пробежав ее глазами, он туманно улыбнулся; Яков попробовал улыбнуться в ответ, но тут помощник смачно высморкался.
Следователь вернулся, слегка задыхаясь, понурый, осунувшийся, вместе с Грубешовым и полковником Бодянским. Снова все уселись за стол, снова прокурор расстегнул свой портфель. Иван Семенович тревожно оглядывал должностных лиц, никто не произносил ни слова. Иван Семенович проверил перо и держал наготове. Улыбка теперь сползла с лица Грубешова, губы были поджаты. На лице у полковника застыло выражение мрачной серьезности. При одном взгляде на них снова Якова пробрал страх. По спине побежали мурашки. Снова он стал ждать самого худшего. По крайней мере почти самого худшего.
– Прокурор желает вам задать несколько вопросов, – сказал Бибиков спокойно, но голос у него осип. Он откинулся на стуле и теребил тесемку пенсне.
– Разрешите, сначала я задам вопрос. – И полковник поклонился Грубешову, который рылся в своем портфеле. Прокурор движением глаз ему это разрешил.
– Пусть арестованный ответит, – полковничий голос, взмыв, заполнил весь кабинет, – состоит ли он членом тех политических организаций, которые я далее перечислю: социал-демократов, социалистов- революционеров, иных каких-либо групп, включая еврейский Бунд, сионистов и прочих-подобных, сеймистов, фолькпартай?
– Я уже об этом спрашивал, – сказал Бибиков с чуть заметным раздражением.
