дрожью я потрогал собственную шишку. Своею жизнью я, верно, был обязан рефлексу, заставившему меня уклониться от удара, а может быть, своей башке, которая, подвергаясь постоянным преследованиям, научилась сопротивляться.
Раздавшийся стон заставил меня обернуться. Жанна приходила в себя. Я оставил кудри Жозефины и поспешил к своей подруге. Она поднялась с пола, и я опять едва успел помешать ей закричать. Но она дрожала словно лист, и я уже почти не надеялся предотвратить шумный нервный припадок. Тогда я отхлестал ее по щекам, чтобы вызвать ответную реакцию, затем оттащил ее на кухню и сунул голову под кран над раковиной. Потом вытер ее, рискуя содрать всю кожу. Она не противилась, с ужасом глядя на меня широко открытыми глазами.
– Пора сматываться,– сказал я, запихивая в карман тряпку, на которой остался весь ее макияж.
Мне пришлось чуть ли не вынести ее на лестничную площадку. И в тот момент, когда мой палец почти коснулся кнопки автоматического выключателя, зажегся свет: по лестнице кто-то поднимался. Я уже захлопнул за нами дверь квартиры ясновидящей. Укрыться там было нельзя. Оставался только шестой этаж, при условии, что возвращавшиеся люди жили не там. «Мектуб»[12],– как сказала бы Жо. Я не шевелился. И вот наконец с облегчением услыхал этажом ниже звон связки ключей, щелчок замка, затем стук двери и снова шум запирающегося замка. Свет погас. Я подождал немного, прижимая Жанну к себе. Сердце ее громко стучало. Я пожалел, что втянул ее в эти дела,– из-за нее и из-за себя. Ее присутствие было мне, скорее, в тягость. Я даже не осмотрел должным образом место действия, что не преминул бы сделать, если бы пришел один. Ну что ж, тем хуже… Спускались мы в темноте, при полном молчании. Она шла как во сне. Из дома мы выбрались без всяких неприятностей.
Я вывел машину, припаркованную чуть поодаль, и мы двинулись в сторону моста Бир-Хакем, бывшего Пасси, открыв все окна, чтобы дать возможность холодному ночному воздуху освежить нам лица. Посреди моста я остановился и пошел выбросить в Сену прихваченную у Жозефины тряпку. Прямо передо мной крутящийся прожектор Эйфелевой башни неусыпно оберегал Париж. Поезд метро с грохотом прошел по виадуку, его огни бороздили темные воды реки. Со стороны Зимнего велодрома нарастал шум выходившей оттуда толпы. Я взглянул на часы. Было что-то около полуночи. И до чего же странно оказалось обнаружить, что еще совсем не поздно и что столица все еще полна жизни. Я снова сел за руль и направился к себе в контору. Прижавшись ко мне и положив голову на мое плечо, так что волосы ее ласкали мне щеку, Жанна тихонько плакала. Успокоившись, она почувствовала облегчение, ей стало гораздо лучше, однако говорить о спектакле, на который я ее пригласил, у нее, видно, не было ни малейшего желания. Я дал ей выпить подкрепляющего питья, затем, спустя какое-то время, удостоверившись, что она обрела некоторое равновесие, проводил ее па улицу Сайда, посоветовав не говорить о случившемся никому, решительно никому. Да и сам в свою очередь отправился спать, совсем отупев от фразы, которая вертелась у меня в башке и которую мысленно я все повторял и повторял, словно человек, страдающий нарушением речи: «Никакой жалости к пифии». Клянусь вам, бывают минуты…
Глава IX
В результате всех этих волнений и удара по голове случилось так, что на другой день я еще спал, когда около одиннадцати часов ко мне заявились два типа. Веселенькое было пробуждение… Комиссару Фару понадобилось, видите ли, поглядеть на меня, так что не могу ли я… Я поехал с ними. Само собой, на их авто и через весь Париж. Когда мы добрались до бульвара Гренель – а я за все время не проронил ни слова, да и попутчики мои не отличались болтливостью,– я сразу смекнул, в чем дело. Не надо было быть провидцем, чтобы понять: мы держали путь к ясновидящей. Покидая второпях ее дом, я, верно, оставил там кое-какие следы своего пребывания, а может, Жанна не удержала секрета.
– А! Вот и Нестор Бюрма,– громогласно воскликнул Фару, увидев меня.
Он находился в кабинете, где произошли трагические события, в обществе покойной, накрытой одеялом, и нескольких своих коллег из уголовной полиции. Блюстители закона, которые тоже иногда нуждаются в струе свежего воздуха, сняли со стены одну из траурных драпировок – хотя именно сейчас они были здесь особенно уместны,– и свет неудержимым потоком хлынул в освобожденное таким образом окно.
– Что происходит? -спросил я.
– Дело обычное,– усмехнулся комиссар.– Совершено преступление, и вы к нему причастны.
– Ну да?
– Да.
Взяв мою руку, он подвел меня к телу и подал знак. Один из его людей приподнял одеяло, открыв лицо Жозефины.
– Не очень красиво,– заметил я.
– Я посылал за вами вовсе не для того, чтобы получить от вас эстетическую оценку. Вы знакомы с мадам, не так ли?
– Да. Это Мари Дюбуа, она же Жозефина и Зорга-Тинеа.
– Прекрасно. Что вы замышляете в данный момент?
– Ничего.
– Распутываете какое-нибудь дело?
– Нет.
– В таком случае есть человек, который отнюдь не желает вам добра, вам это известно?
– Вы говорите о себе? А вам известно, что говорить все время только о себе неприлично?
Он пожал плечами.
– Я говорю вот о чем,– молвил он.
И схватил лежавшую на столе, на специально, видимо, отведенном для нее месте визитную карточку, всю измятую, потрепанную и согнутую пополам.
– Можете свободно манипулировать ею. Мы извлекли из нее все, что было возможно извлечь. Улов нежирный.
Я разогнул визитную карточку и поморщился. Затем, немного придя в себя, сказал:
– Напрашиваются кое-какие досадные выводы, не так ли?
– Почему?
– Это моя визитная карточка.
– Да.
Забавнее, чем он полагал, однако вслух я ничего не сказал.
– Она держала ее в руке,– добавил комиссар.
– Скорее уж паршиво,– заметил я.– Выходит, я – убийца?
Флоримон Фару пожал плечами.
– Может, такую именно мысль желали нам подсказать. А может, это неудачная инсценировка. Может, да, а может, и нет. Не исключено, что эта женщина в предсмертной агонии схватила первую попавшуюся бумажку из тех, что были разбросаны вокруг нее, и попалась ей ваша визитная карточка. А возможно, убийца решил всего-навсего пошутить. Обнаружив во время обыска визитную карточку среди вещей своей жертвы – сами видите, как тут все перерыто,– он счел весьма забавным направить подозрения на частного сыщика – ну, или, во всяком случае, впутать его в неприятную историю,– не слишком, правда, веря в успех. Просто решил доказать, что и у него с юмором все в порядке. Модное словечко. Никогда еще гак много не говорили о юморе, как после войны.
– Может, потому что после войны его требуется гораздо больше, чтобы выдержать это существование. Неплохой способ.
– Возможно. Однако мы отклонились в сторону. Пофилософствуем потом. А пока мне хотелось бы, чтобы вы объяснились, старина Бюрма.
– Что вас интересует? Каким образом эта карточка очутилась здесь?
– Нет. Это нам уже более или менее известно. Вы знаете Селину?
– Нет.
