Не дожидаясь ответа, она встает, распространяя вокруг душистые волны, и, спотыкаясь и покачивая бедрами, направляется к бару приготовить следующую порцию этого пойла. На обратном пути она изрекает с легким смешком:
– Г-н Бюрма! Как это чопорно! Раньше мы были на «ты»…
– Почему бы нам к этому не вернуться? – бросаю я.
– О! Право, не знаю!…
Она почти что краснеет. И слегка касается своими точеными пальцами моей щеки. Этот легкий дружеский шлепок чертовски смахивает на нежную ласку.
– Маленький нахал!
Я заглядываю в бездонную глубину ее затуманенных глаз, словно потерянных в каком-то созерцательном экстазе.
Она вновь усаживается в кресло и, оставив свою потухшую сигарету, берет новую. Я встаю, чтобы дать ей огня, и погружаю свой взгляд в ее декольте, распахнутое еще шире. С легкой улыбкой на устах она берет мою руку и кладет ее на свое бедро. Сквозь ткань ее платья мои пальцы ощущают металлическую застежку пояса и тепло ее тела. Ох уж эти старые перечницы! Они не угомонятся до гробовой доски! Переспать с ней проще, чем купить почтовую марку в «Кедив». У меня такое впечатление (смешок про себя), что, если мне захочется осуществить свою детскую мечту, то дело только за мной…
В этот миг где-то в доме хлопает дверь, потом распахивается дверь в гостиную, и входит какой-то человек.
Это мужчина, лет на двадцать старше меня, с массивным плоским лицом без особых примет, средний лоб, средний нос, средний подбородок – настоящий паспорт. Загорелый, как все здесь. Довольно высокий и слегка сутулый. Волосы пострижены коротко, как по инструкции, но уже начинают потихоньку отрастать. Усы тоже средние и, скорее всего, крашеные. Ну, и, наконец, очки в тонкой золотой оправе с солнцезащитными стеклами, конструкция, которую он сразу же снимает и кладет в карман своего клетчатого пиджака.
При первом же звуке Мирей оттолкнула мою лапающую руку и встала. С грудями, почти вывалившимися из лифчика (не похоже, однако, чтобы мужик обратил на это внимание), она устремляется к вновь прибывшему и, целуя его, говорит:
– О! Гастон, дорогой! А у нас гости. Никогда не догадаешься кто.
И она принимается все ему объяснять, вызывая изумленные восклицания этого типа, который оказывается не кем иным, как самим г-ном Кастеле, бывшим богачом, бывшим разоренным, бывшим легионером и бывшим патроном моего покойного батюшки, короче, еще одним из тех, кто знавал меня «вот такусеньким», что он будет давать мне почувствовать на протяжении всего вечера. Он шагает ко мне, весело пожимает мне руку (еще чуть-чуть, и он похлопает меня по щеке: «Славный малыш!»), и мы обмениваемся приличествующими случаю репликами.
– Ну что ж! Отлично! – говорит он наконец, потирая ладонь правой руки, признак возможных издержек.– Отлично. Вижу, что вы уже начали отмечать это событие. Пойду-ка я состряпаю себе двойное виски, чтобы наверстать упущенное. Хотите стаканчик, Бюрма? Не отказывайтесь. Вы же уже настоящий мужчина. Коктейль по-американски – это для маленьких девочек. Оставим их для Мирей.
Не слишком забавная шутка. Он сам отдает себе в этом отчет, судя по натянутому смешку, которым он ее сопровождает. Если не ошибаюсь, Кастеле так и не простил этой женщине, что когда-то она его разорила, и он вернулся к ней лишь затем, чтобы ее допекать; своего рода месть, в каком-то смысле. Но она-то какого черта согласилась на это? Или она уже так опустилась, по пьянке?
Вернувшись из бара, Кастеле протягивает мне стакан, мы болтаем о том о сем, и так, слово за словом, меня приглашают отобедать чем бог послал.
За столом нас обслуживает какая-то провансальская простушка, мы закусываем по-крестьянски, засучив рукава. Когда я снял пиджак, моя пушка предстала перед глазами почтенной публики, что вызвало целый взрыв веселых комментариев. А! Так я действительно самый что ни на есть всамделишный частный детектив, каких описывают в романах. Не выражая своих мыслей вслух, Кастеле, конечно же, считает, что это довольно глупо и чистый выпендреж. Я это чувствую.
– Вы таскаете с собой этот инструмент, даже когда вы в отпуске? – любопытствует Мирей.
Тогда я объясняю, что всю эту артиллерию следует рассматривать исключительно как декоративный элемент, но что в действительности я не совсем в отпуске, а разыскиваю пропавшую дочь (несовершеннолетнюю) некоего Дакоста, одного араба, которого вы, возможно, знаете, г-н Кастеле, он, кажется, довольно долго жил в Алжире…
Кастеле дает мне понять, насколько мой вопрос представляется ему идиотским.
– Видите ли, если бы я мог знать всех, кто жил в Алжире… Только в этом городе их, наверное, тысяч двадцать пять… а в целом их там около двух миллионов. Вот… Нет, я не знаком с этим Дакоста.
– Может быть, вы знакомы с его дочерью?
– Я уже вышел из этого возраста,– улыбается он.
– У меня есть все основания предполагать, что она была одной из ваших клиенток,– говорю я, обращаясь к Мирей.– Постоянной или случайной, этого я не знаю. Минуточку.
Я отправляюсь за фотографиями Аньес, которые лежат в кармане моего пиджака, оставленного на вешалке в вестибюле. Нет. Они ее не знают. Ничего другого я и не ожидал. Совсем не обязательно, чтобы Аньес купила ту пару чулок сама. Ей могли их подарить. Я кладу фотографии на место, и беседа возобновляется. Обо всем и ни о чем, за исключением Алжира. Поскольку Кастеле высказался по поводу арабов вполне определенно.
– Там я заново перекроил всю свою жизнь, а потом всплыло все это дерьмо. Не желаю больше ни думать об этом, ни вспоминать. Я уже перевернул эту страницу. Плохо это или хорошо, возвращаться к старому не имеет смысла.
Я ему поддакиваю. Он не первый из репатриантов, кто так рассуждает.
Ужин завершается, наступает время откланяться, и – поскольку за стол сели поздно – приближается время моей встречи с Дельма. Воспользовавшись минутной отлучкой Мирей, Кастеле, посерьезнев, задает мне вопрос:
– А что, этот Дакоста, он один из ваших приятелей?
– Это один мой клиент.
– А позволительно отзываться плохо о ваших клиентах?
Он снимает свои очки и протирает стекла носовым платком.
– Валяйте,– говорю я.– Вы мне тут всякие байки рассказывали, да? Оказывается, вы с ним знакомы.
Он снова водружает очки на нос и принимает очень покровительственный вид, очень «старше на двадцать лет», очень «бывший патрон моего дедушки», предостерегая против весьма сомнительных знакомств того, кого он знавал «вот такусеньким».
– Нет,– говорит он.– Но я о нем слышал. Некоторые арабы держатся от него подальше. Его в чем-то обвиняют, понятия не имею в чем. Какая-то история с OAS, достаточно темная кажется.
– А! Вам известны подробности?
Нет, подробности ему не известны. Он, как эхо, передает то, что слышал. В этот момент к нам присоединяется Мирей, чье опьянение рассеялось во время ужина, и мы переключаемся на другую тему. Затем мы расстаемся, договорившись встретиться еще.
Свернув на улицу Рефреже, чтобы встретиться с Дельма возле Матье-бара, я констатирую, что именно на этой улице красуется отель «Принсесс». Светящийся шар, покрытый вековой пылью, обращает на это внимание задремавших путешественников и напоминает мне о поручении, которое я дал Жерару. Надо будет ему перезвонить после встречи с журналистом.
Дельма дожидается меня в дальнем зале бистро, сидя перед блокнотом, наполовину опорожненным бокалом и сандвичем, прямо под афишей «Клуба Торен». Я усаживаюсь и в честь этой афиши закуриваю свою трубку в форме бычьей головы[15], заказываю джин с тоником и со льдом единственному официанту и лишь после того, как тот, выполнив свою миссию, возвращается за стойку мыть стаканы, я приглашаю Дельма к разговору.
– Ну, во-первых,– говорит он,– спасибо за информацию. Правда, я не смогу раскрутить это дело но
