Там я вышел из лифта и поднялся еще на один этаж пешком. Коридоры, освещенные ночниками, были погружены в сон. Проходя мимо двери одного номера, я услышал храп его постояльца. Дойдя до двери Женевьевы, я нагнулся и приложил ухо к замочной скважине. Из номера доносился приглушенный звук голосов. Я вытащил из кармана небольшое приспособление, которое служит мне, чтобы прочищать трубку, а также еще для кой-чего другого. Набор никелированных стержней для рассеянных господ, забывающих свои ключи. Личинка замка сдалась быстро, как легкомысленная женщина, но с меньшим шумом. Перед салоном был крошечный вестибюльчик, предназначенный смягчать шум. Обычно его дверь закрыта, но, поскольку это был мой черный день, на этот раз оказалось не так, и собеседники, находившиеся в салоне, увидели меня сразу, как только я вошел.
Женевьева растянулась на своей кушетке в невиданном еще мною экстрасоблазнительном платье – декольтированном, прилегающем, возбуждающем и все прочее. Но тем не менее сама Женевьева имела жалкий вид: непричесанная, плохо накрашенная, с глазами, красными от слез.
Тип, сидящий в кресле, видимо, был хорошо воспитан, он встал при моем появлении. Человек зрелого возраста – около пятидесяти – с крупными и жесткими чертами лица, плохо выбритым подбородком, большими усами, довольно пышной, слегка поседевшей шевелюрой. На нем был строгий, темный, почти черный, пиджак, такой же жилет и брюки в полоску, как у шефа секции в универмаге. Он казался слегка неестественным в этой одежде. Может, у меня сложилось такое впечатление, поскольку я знал, что она не его. Видимо, у него болела одна нога, и он ею не владел полностью. Левой рукой он опирался на толстую палку, в правой держал крупнокалиберный автоматический пистолет из вороненой стали, который при комнатном освещении то и дело испускал поэтические блики.
Это был мой черный день. По идее, я не мог не вытащить мою пушку перед тем, как начинать возню с замком. Теперь уже поздно. Ну что ж, придется играть клоуна. Я вошел в салон:
– Салют, Ларпан,– сказал я.
– Не подходи слишком близко, Нестор Бюрма,– посоветовал он мне.– Отойди вон туда в угол и не двигайся. Положи руки на затылок, если тебе не трудно…
Мне это было трудно. Больно. Но я ничего не сказал и положил руки на затылок.
– Я еще не очень окреп,– продолжал он.– Можно даже сказать, совсем не окреп…
С трудом отступая назад из-за своей больной ноги, он прислонился наконец к стене, держа нас под прицелом – Женевьеву и меня.
Пока он был один на один с женщиной, он сидел. Когда я появился в кадре, все изменилось. Ему пришлось быть готовым к любой неожиданности.
– Да, не очень крепок. Хотел бы я знать ту сволочь, которая поддела меня на своей таратайке…
– Да, это забавно,– сказал я ему.
– Что такое?
– Заплати, и я найду тебе твоего лихача. Ведь я детектив…
– Теперь уж ненадолго.
Я пожал плечами и улыбнулся Женевьеве:
– Добрый вечер, дорогая…
Она потерянно посмотрела на меня. Потом закрыла голову руками и зарыдала. Казалось, вот-вот у нее начнется нервный припадок. Ее чулок сверху был кружевной и держался на подвязке с модной застежкой. Ларпан выкрикнул грязное ругательство, очень оскорбительное, по адресу своей любовницы.
– Заткнись,– сказал я ему.
– Жалкий идиот,– ухмыльнулся он на это.
Женевьева постепенно успокоилась. Она подняла залитое слезами лицо. С трудом дернув головой, я указал ей на валявшийся на столе номер «Крепюскюль», открытый на той самой знаменитой статье Марка Кове.
– Я говорил тебе, дорогая. Это была глупость. Вот что привлекло сюда находящегося у тебя завистника. Когда он прочел в больнице статью, то стал себя спрашивать, в чем тут дело. Возможно, вообразил себе Бог знает что и решил выяснить. Тогда он удрал из больницы, хотя далеко еще не поправился. Раздобыл пушку и эту пару усов, чтобы его не узнали служащие в отеле, если встретят. Привидение могло наделать много шума. А сюда он проник, по-видимому, через черный ход. Так ведь, Ларпан?
– Не твое дело.
Вдруг Женевьева встала. Он направил на нее голубоватый ствол пистолета.
– Я хочу уйти,– простонала она.– Дайте мне уйти.
– Садись,– проворчал Ларпан.
– Послушай-ка,– бросил я ему.– Что ты собираешься делать? Долго ты нас будешь держать здесь?
– Я?
Он пренебрежительно пожал плечами.
– Я собираюсь уйти. После того, как выстрелю. В вас обоих. Мои раны не позволяют мне повернуться к вам спиной. Я устрою все, как надо. Трагические любовники. Двойное самоубийство. Все, как надо,– говорю я вам.
– Ладно. Ты нас пришьешь и уйдешь. А потом?
– Не твое дело, чем я займусь потом.
– Потом ты пойдешь забрать свою картину, продашь ее и уедешь жить куда-нибудь подальше.
– Точно.
– Нет, месье.
– Что такое?
– Я говорю: нет. Я добавил месье по ошибке. Картины за зеркалом больше нет, Ларпан.
Я думал, что он не сможет удержаться, чтобы не выстрелить в меня. Большой автоматический пистолет задрожал в его руке, и я приготовился к худшему.
– Проклятье, Бюрма! Повтори еще раз!
– Картины за зеркалом больше нет.
Ценой сверхчеловеческого усилия он взял себя в руки.
– А где она?
– Если ты хочешь это узнать, старина, надо дать нам спокойно уйти: Женевьеве и мне. Но я предупреждаю тебя: у меня такое впечатление, что с некоторого времени эта картина сильно упала в цене. Вокруг нее столько мертвецов, что будет трудно найти покупателя. Но в обмен на мою жизнь и на жизнь Женевьевы я отдам тебе картину. Мне плевать на Рафаэля, в конце концов.
– Ты рассказываешь сказки.
– Так ты у нас ловкач, Ларпан, да? Исключительная личность? Тебя не обставить, а? Ты прав. Все это сказки. Я сказал: картины за зеркалом больше нет…
– Дальше…
– Охотно. Итак, все это сказки. Тот факт, что жили-были два близнеца, довольно похожих друг на друга, что могло бы обмануть кого-либо, кто не очень хорошо их знал и не видел вместе, тоже сказки. Хочешь еще сказочки в том же роде?
Он приподнял брови, как клоун:
– Я считал тебя простофилей!
– Так что? Сказочки у простофили?
– Рассказывай все, что знаешь, Бюрма. Я посмотрю, блефуешь ты или можно верить твоей истории.
– Ты можешь поверить ей сразу. И прекрасно знаешь это.
– Рассказывай все-таки.
– С удовольствием. Я очень люблю покрасоваться. Особенно перед дамами…
Я нежно и грустно улыбнулся Женевьеве.