– Итак, те самые два братца занимались мошенничеством. Так как они были родом из местечка, стертого с карты во время войны 1914 года, то не осталось никаких следов гражданского состояния, ничего. И когда легавые думали, что жулик Дома находится в одном месте, он появлялся в другом. Блуждающий огонек. Ты похитрее твоего брата, потому-то пришили его, а не тебя. Но твой брат имел перед тобой преимущество – он был сердечнее. Оба вы ухаживали за некоей Орельен. И из вас двоих спал с ней он, а не ты. Быть может, я сочиняю? Но для моих рассуждений необходимо, чтобы между вами имело место соперничество, чтобы объяснить твой поступок в эти дни. Потому что, разреши сказать тебе со всей откровенностью, ты оказался бы сволочью из сволочей, если бы убил своего брата просто так, не имея себе в оправдание какой-либо, даже застарелой, ненависти. Дальше. В один прекрасный день оба брата расстались. Ты продолжаешь, как я предполагаю, жить на солидные грабежи с невероятной удачей, а твой близнец под именем Лёрё удаляется в провинцию. Его жизнь покрыта тайной, но это неважно. Однажды он удирает в Париж. Его жена, инвалид, поручает мне вернуть его ей. Я его нашел, и мы подружились. При виде меня он забавляется и частенько разыгрывает. Еще бы, бывший уголовник (а, может быть, и действующий еще) под охраной детектива. Он находит это забавным. Настолько, что на следующий год, удирая из дома вновь, он сам объявляется у меня. Мы гуляем вместе. И вот наступает 1954 год. Необычное бегство в январе. А его сезон – лето. И на этот раз он не звонит мне. Почему же? Я предполагаю…
Ларпан вздохнул:
– Ты слишком много предполагаешь.
– Такова профессия, старик. Итак, я предполагаю, что ты снова связался с ним, допуская… Видишь, я также допускаю… Предполагаю и допускаю… что вы никогда не прекращали…– и ты предложил ему участвовать в деле. Поднятый в третий раз по тревоге супругой Лёрё, я обнаружил моего Лёрё в ресторане «Полна коробушка». Он не выказывает никакого восторга при виде меня и бросает меня там. У него свидание с тобой в районе Центрального рынка по поводу того самого дела. Дело спокойное, верное. Вы с ним спускаетесь в тот подвал, который тебе хорошо известен, и – хоп! Нет больше Лёрё. Он убит одной или несколькими пулями, которые частично изуродовали его лицо. Тебе нужно было найти мало посещаемое место, чтобы спокойно обменяться одеждой. Закончив эту операцию, ты бросаешься к телефону и, пожалуйста, господа из Остроконечной Башни! Зачем? А потому что необходимо, чтобы труп был быстро обнаружен. А на нем фальшивый Рафаэль, предназначенный усложнить все дело и увести его в сторону. Было необходимо очень быстро дать знать о том, что некий Ларпан умер, а если его заподозрят в краже Рафаэля, тем лучше. Кто же останется в дураках в этой истории? Твои сообщники, которых ты давно уже замыслил бросить, потому что, наверно, не всегда вел с ними честную игру, как я предполагаю…
– По-прежнему предположения…
– О! Пропустим. Есть не только предположения. Наилучший способ исчезнуть – это выдать себя за мертвеца, а это уж не предположение. И вовсе не было предположением подумать, что подлинная картина у тебя; а также, что ты спрячешься до прибытия клиента, найденного Октавом Мире, а затем исчезнешь, получив сотню с лишком миллионов. Ведь речь идет о сотне кусков, а может быть, и больше. Если ты не знал эти цифру, я тебе ее сообщаю.
Ларпан ухмыльнулся:
– Не беспокойся, папочка! Сколько бы там кусков ни было, я их не упущу.
– Даже в тюряге ты смог бы неплохо переждать со всеми этими бабками. Ладно. Я продолжаю. После всего сделанного ты рвешь в гостиницу Лёрё, на улицу Валуа. Разреши мне предположить, что ты выудил из своего брательника всевозможные сведения по поводу наших с ним отношений. И этот несчастный осел аа несколько мгновений до смерти успел сообщить тебе о нашей встрече в ресторане. Поэтому ты вел себя так, словно был со мной знаком с давних пор, когда я застал тебя в номере Лёрё, собирающим чемодан. Ты меня быстро выставил, но мой визит не дает тебя покоя. Инстинктивно ты решил не рисковать и не брать с собой картину, которая была при тебе. Ты прячешь ее за зеркалом, притянув его поближе к стене и считая, что там никто искать не будет, кроме тебя, когда это понадобится. А если взять картину с собой, то вдруг на улице встретишь кого не надо? А так – пожалуйста! Ничего в чемодане, ничего в карманах, даже пистолета, из которого ты убил Лёрё и от которого избавился из предосторожности. У тебя не было нежелательных встреч, но по выходе из отеля какая-то взбесившаяся тачка сбила тебя как кеглю… Старина, если бы легавые нашли картину у тебя в чемодане, ты был бы хорош для тюрьмы, а не для госпиталя… В твоем несчастье тебе повезло.
Ларпан проворчал:
– И все равно все накрылось… если бы я только знал этого сукиного сына…
– Ну конечно, конечно. Слушай, дай мне тысячу франков, и я тебе кое-что сообщу. Не хочешь? Жлоб. Теоретически у тебя сто миллионов в кармане… и… но в конце концов… Уважаемые дамы и господа! Сегодня, исключительно в целях рекламы, слушайте внимательно, месье Ларпан и мадемуазель Женевьева…
Она побледнела.
– …Нет, не за тысячу франков я открою вам имя этого лихача, даже не за пятьсот, более того, не за триста, не за сто и не за пятьдесят… даром, в подарок, за шиш с маслом… Шофером был Нестор Бюрма, сам я, мое благородие.
– Смейся, смейся, Бюрма,– выдавил из себя Ларпан дрожащим от скрытой ненависти голосом.– Смейся, сучий сын!
– Старина,– продолжал объяснять я.– Я видел, что ты хотел смыться. Заметил, правда, без уверенности, что ты не был Лёрё. Я видел жмурика на банановом складе. И хотел тебя попридержать под рукой, не ставя в известность легавых о моих подозрениях, потому что я чувствовал, что за всем этим шахер-махером кроется какая-то тайна, могущая принести пользу, если ее нокаутировать. Все факты мне просто кричали, что ты виновен в убийстве. Я подумал, что общество на тебе много не потеряет, а если тебя покалечить немного, то далеко уйти ты не сможешь.
– Давай смейся, я тебе говорю.
– А в то время, как ты валяешься в госпитале, твои сообщники шуруют вовсю. Они думают, что ты в самом деле умер, но кто же убийца? И они сразу заподозрили твою любовницу. Но об этом мы поговорим после. Бирикос и Шассар, идеальная пара, воображают сперва, что я посредник, и учиняют у меня обыск в надежде прояснить это дело. Они нашли одно письмо, из-за которого подрались. Да, забыл… а также фото Лёрё, которое приняли за твое. Значит, я знал Ларпана… я с ним повязан… Это письмо не могло повести их далеко, но тем не менее они дерутся из-за него насмерть. Конец господина Ника Бирикоса, грека, который наверняка тебе рогов, Ларпан, не наставил бы. Это не то, что Шассар, альфонс двойного употребления. Он делал вид или в самом деле думал, что Женевьева тебя кокнула, чтобы завладеть подлинной картиной, но, во всяком случае, хочет попытать счастья в этом деле. Его уже тошнило от старух и стариков. И он достарался до того, что Женевьева позвала меня на помощь.
Все еще стоя, застыв на своей раненой ноге, со своим большим пистолетом, направленным на меня, Ларпан хохотнул:
– Смешно!
– Смешнее, чем ты думаешь, потому что я с ней сплю.
– Чем дальше, тем смешней.
Меня бил по нервам его фальшивый грязный смех:
– Заткнись,– сказал я.
Он перестал смеяться.
– Ладно. Продолжай.
– Это примерно все. Женевьева и я дали маху, когда не отделались раз и навсегда от этого изворотливого Шассара. Это она считала, что он не такой уж плохой, как кажется. Результат: под предлогом рекламы, восстановления былой известности, я не знаю, чего еще там, он выдуривает у этой прекрасной идиотки…
Я улыбнулся Женевьеве.
– Прости меня, милая… у этой красавицы разрешение напечатать в прессе скандальную и сенсационную статью. И зачем он это сделал, господин Шассар? Потому что он себе сказал: до сих пор пресса не проронила ни слова о любовных связях между Ларпаном и Женевьевой. И если эта статья попадет на глаза покупателю картины, находящемуся сейчас в полной растерянности, он пойдет на контакт
