Если мир — Материя, то это не значит, что он материален Материал возникает тогда, когда появляет<ся> идея-Мир-без идей, Супрематизм без идей, ни в том, ни <в> другом нет материала. Материализм — сверхъестество, галлюцинация вещевых идей, чего нет в естестве.
Интеллект — бессилен выявить вещь-предмет, так как в Мире нет вещей.
Конструкция — интеллектуальное дело, дело, которое нельзя оделить в конечном.
Разум, смысл и логика со всей своей целесообразностью дрожи перед тем, что поставлю в 1923 году.
Я укажу тебе зеркало, в которо<м> ты увидишь свою подлинность.
Перед Социализмом все равны, в другом случае перед Богом все равны.
Миропомазание человека сохраняет его от зла-порчи. Помазание машины маслом сохраняет ее от гибели, ржавчины.
В. Хлебников*
Велемир, Виктор Хлебников, Зангези1 — так себя именовал тот, через смерть которого возрастает интерес общежития.
Заинтересовалось оно его личностью и стремится поправить ошибку своего отношения к нему, вновь восстановив портрет, и видеть то, чего не хотело видеть, когда жил среди н<его>2.
Бесшумный, молчаливый, как тень, мыслитель чисел, динамическим молчанием расколол ядро судьбы и рока, чтобы достать доску исчисленных событий человеку, тем самым освободить пытался волю из власти рока и судьбы, власть передав над колесом ее, ему по праву. Утаенное судьбою, завтра возвратил. Измеряя прошлое, получил числа расстояний в пространстве событий, вычисляя ими орбиту движений человека.
Ничего в этом нет такого, что должно было вызвать хохот или считать его гадалкой, как было сделано современной печатью и хулиганствующей критикой.
Астроном с точностью вычислил на многие годы затмение планет, а это не что иное, как то, что делал Хлебников.
Имея в виду человека, он просто на основании прошлого его движения обстоятельств определил судьбы повторений.
В «Досках судьбы» пытался начертить астрономический календарь прошлого, сегодняшнего и завтрашнего3.
Чтоб каждый в календаре доски нашел орбиту свою, включив себя в число колец мирового движения, чтоб в вихре, вне судьбы, вне рока состоять.
День и ночь тоже события, которых мы даже не замечаем, но знаем и готовимся встретить ночь светом лампы.
Так точное вычисление иных событий возможно поможет нам предпринять меры.
Хлебников пытался вырвать чертежи, названные им «Досками судеб», из туманных далей, чтоб мог прочесть их человек.
Велемир Хлебников, Зангези — астроном человеческих событий, но не альфа созведий футуризма и заумного.
Альфа футуризма был, есть и будет — Маринетти. Альфа заумного был, есть и будет Крученых, произведший от слова «будет» — «будетляне»4, по примеру «крест» — «крестьяне».
Дело, начатое Велемиром Хлебниковым, так же значительно, как значительна наука астрономия. Может быть, даже дело Хлебникова ближе касается нашего непосредственного календаря человеческого творчества, нежели отдаленные туманности вселенских дел. Дело его должно найти продолжателей, как астрономия нашла себе. Дело его основное в чертежах человеческих событий, нежели поэта вообще, футуриста или заумника в частности.
Дело Зангези не заумное, как только новый порядок ума, в частности, занятого словотворчеством. Его словотворчество скорее относится к новому практическому слову, нежели поэтическому.
Слово может быть разное — практическое и поэтическое. Пока что поэзия, несмотря на усиленную тренировку предметными практическими словами, которыми поэт оперирует легче, чем шофер автомобилем, все же задыхается от этой багажной упаковки практического слова в стихе. Порок сердца обязательный. Это предвидели только русские поэты и установили диету, выбросив из меню поэта набор слов практического реализма, и установили диету не временную, а постоянную, чтобы раз <и> навсегда излечить поэзию.
Одним из главных врачей поэзии считаю своего современника Крученого, поставившего поэзию в заумь. Его и считаю альфой заумного.
Хлебников, хотя и творил слова новые, но видоизменял побеги слова от старого практического корня.
Видел в них будущее практическое слово.
С его точки зрения, будетляне должны быть не заумными, а умными, как будущий новый мир практического реализма.
Два современника — Крученых и Хлебников — поставили себе задачу, аналогичную живописи: вывести поэзию слова из практического действия в самоцельное, как они говорили, самовитое слово, в тот мир поэта, где бы он смог создать слово чисто поэтическое, построив стихотворение не из утилитарных слов практического реализма, а созда<ть> стихотворение и слово поэтического ритма.
Само слово «стихотворение» производит другое впечатление, нежели слово другого мастера сложения «утилитарнотворение».
Как будто ничего общего не имеющих между собой <два мирах Разница между ними должна быть, и она есть.
Утилитарные мастера практического реализма делают вещи из матеръялов, возводят их родовой план в новый план своей человеческой, практической жизни и дают им свое утилитарное слово, как имя.
Каждое имя имеет свое утилитарное место действия в практическом плане. Имеет свое стойло, гараж, депо.
Действия их происходят в порядке практической надобности.
В них нет поэтического порядка ритма.
Поэт не удовлетворен практическим порядком движений и пытается построить практическ<и>е слов<а> так, чтобы действия их был<и> связан<ы> ритмическим строем.
Строй этот назвал поэтическим порядком. Он рассчитал их бег во времени, распределив время предметам так, что они приходят друг к другу, пересекают, останавливаются в указанных узлах ритмического времени, не теряя своего утилитарного действия.
Такова поэзия целиком умна, как академический живописный реализм, как весь практический предметный мир.
Если этот вывод считать сущностью поэзии, а жизнь практическую ее содержанием, то заумь не есть поэзия.
Заумной поэзии не может быть.
Тогда Крученых и Хлебников не поэты там, где строй заумный существует. Поэзия там, где идет поэтическое охудожествление практического мира.
Если же поэт свободен и волен создать свое поэтическое слово, свой чистый поэтический ритм, помимо неуклюжих слов практического языка, если волен построить свое поэтическое время, волен быть в
