и идея искажается, форма изменяется, а потому то, что казалось прямым, кажется кривым, зеркальное отражение — разное отражение одной сущности. Венера, как и икона, перейдя в музей, исчезает как предмет для религиозного культа, она попала в новый угол смотрения, делаясь предметом художественного представления, но ничуть не становясь материальной, ибо цель художества и религии — одна. Ее предметность целиком зависит то от того, то от другого вымысла, поведения. Художественным предметом она может быть до тех пор, пока вымысел не найдет новый образ.
Точка зрения на то, что смерть Ленина не есть смерть, что он жив и вечен, символизируется в новом предмете, имеющем вид куба. Куб уже не геометрическое тело. Этим новым предметом мы пытаемся изобразить вечность, создать такое обстоятельство, которым бы утвердилась вечная жизнь Ленина, победившая смерть. Это новый путь символических предметов материалистического сознания. Куб, серп, молот, знамя, портреты, бюсты — это продукты символического порядка, а материя не символична, а физична, а первое — только символы ее физичности, указывающие, что она может быть сложена и в крестообразную форму, и в серпообразную.
Вечность Ленина должна сопровождаться символическими предметами, а если все то, что будет делаться — скажем, проведение электрификации, — то все же при создавшихся положениях и электрификация будет символом его, что и доказывается, что нет действительности, как только символ ее. Все проявления с этими предметами создадут обряд над новым явлением. Родилось явление, возникает вопрос, как с ним поступить, куда его приобщить. Конечно, к Христу, к Магомету, к Будде, к Ленинизму. Какое дать ему имя<?> Конечно, Ленинское, ибо все в Ленинизме, и мы сейчас приобщаемся к символу и даем ему имя его. Каждое имя символизировано, а календарь имен всегда символичен, <хотя> надо <иметь> беспредметный календарь. Появилось новое имя — Октябрина (хотя Октябрь должен был бы быть переименован в месяц Ленина, ибо при чем тут время года), символизирующее действительный Октябрь, или Нинель — боязнь прямо назвать «Ленин», чтобы не было похоже на действительность, — а, может быть, теперь и не достоин быть [окт<ябрь>] назван его именем. Дальше возникнут целые сонмы имен в материалистическом воззрении, вернее, в Ленинизме, и <они> покроют действительность символами, возникнут новые святые как символические духи, пострадавшие некогда в действительности. Плач и страдание материи тела — алогизм не тела, а страдающего духа. Когда победило христианство, появились те же символы, которые покрыли действительность христианской жизнью. Имена язычников как символы перешли в христианские имена и стали теми же символами обновленной религиозной идеи.
Так и сегодня, когда победил коммунизм, вернее, Ленинизм, то коммунисты, будучи не в состоянии найти новые имена, обращаются к тем же символам, но теперь обращено на это внимание: новый календарь есть, святцы готовы. Отсюда устанавливается обрядность дачи имени младенцу Крестя<т> его серпом и молотом, <это> новый символ трудового мозолистого пути, заменяющего крестовый, тернистый. Обрядность не замедлит появиться, тогда мы должны будем выйти к формам нового религиозного обряда, символизирующего весь путь Ленинистов. Отсюда видно, что установление материалистического предмета невозможно вне религии. Последним будет завершен быт, который должен соединиться с художественным реализмом, отражающим его. Таким образом, и второй случай будет утверждением предыдущего быта, где культ и художество будут оформлять всякое его проявление.
Итак, многие признаки указывают, что коммунизм, материализм, не смог держаться на линии чистых материальных строительств, но пошел в другие стороны художественного и религиозного культа устройства быта статического, фетиша, амулета.
Художник оформляет жизнь. Сейчас такая формулировка невозможна — материалистическая жизнь не образ, жизнь есть отношение, как плюс и минус, собирание единиц или выпадение их — но не оформление эстетическое. Раньше это отношение выражалось между религиозной, экономическо- материальной и художественно-эстетической формой. Это три формы, из которых построен был быт.
Каждая из этих форм не оформляется друг другом, ибо они представляет собой три разные формы с одной целью. Эти формы не только не дружественны между собой, но — враждебны. Достаточно перенести предмет религиозный на другой путь, как он потеряет свою предыдущую ценность. Икона, оформленная художником, уже не религиозная ценность, на нее уже совершено посягательство, художник завоевывает ее; наложив свои печати, он рассчитывает получить ее: рано или поздно предмет попадает в его власть — музей художественных собраний.
Итак, в действительности печать художника настолько сильна (как вообще призрак), что никакая революция не в силах уничтожить самую контр-революционную картину. Печать художника обеспечивает все. Икона контр-революционна научному материализму, но благодаря печати на ней художника она сохраняется строже, нежели глаз материалиста. Так некогда посягнул художник на всю деятельность религиозную и наложил свои печати на все религиозное производство; и что же — религия будет уничтожена, но вещи с его печатью — никогда.
Сейчас, когда пишу эти строки, сила художника переходит в другую область — в область производства, переходит на фабрику, завод, гражданские сооружения. Художник в этой области начинает ставить свои печати и на эту область техники влияет и подчиняет ее себе. Эта последняя область гражданской деятельности должна быть подчинена ему. Он как «великий дух» всюду появляется и превращает предметы материальные в образы художественные. Отсюда ясно и то, что фабрика представляет собой материалистическую явь, которую один художник превращает в образ; и вещь, на которую наложил свою печать, становится образом и переходит в ту область, которая не подлежит власти иной, но только художника. Там бессильны химики и все вместе взятые лбы ученых. В эту область не проникнуть материи, в материи отражен образ, она только зеркало. Поэтому же художник самым свирепым порядком протестует против науки, ибо все же видит в ней недюжинную силу, которая стремится построить жизнь вне художества и вне образа, просто показать как и почему, и только. Ненавистен ему и ум, разум, ибо полагает, что вся деятельность вне этого в необъяснимом духе. Исторгает художник свой образ в другую область, достижимую только ему. Эта область — необъяснимая тайна, которую и сам он изъяснить не может, ибо он, как и тайна, вне ума и разума.
Дело его еще заключается в исторжении всех предметов в образное царство, как ускользнувших явлений; он обращает их научную ясность в таинственный художественный образ. Всякую попытку опредмечивания идей возвращает обратно в образ, ибо идея — тот же образ. Возникновение идеи есть предварительный момент будущего предмета, который должен быть отождествлен в материальном быте; это война материи и идеи, идеализирование материи и материализирование идеи. И как только наступает ее материализация, художник накладывает печать и переносит обратно в образ, называя художественным реализмом, он связан с идеей, материя же не связана — в ней нет предметов.
Наступает новая область — беспредметная, абстрактная; новое видение природы и мира и всех явлений, т. е., вернее, ничего не видение, — эта область сильнее всего, это призма разрушения призраков и всех предметов и идей. В эту призму пусть посмотрит художник, инженер, ученый, священник — они увидят, что мир есть то, что нераздельно, вне различий, мир не имеет в себе двух различных начал, мир есть мир, но не дух и материя. Мир — вне отношений и принципа относительности. Мир — междупредметный, междуидейный, междуобразный. Как человек, который пытается стать интернациональным и рассчитывает получить благо в тот момент, когда народы, как предметы, станут вне этого, станут между предметами, между народами, — будут беспредметны, хотя и будут владеть множеством предметов.
Под этим нужно разуметь, что если народ станет между народами, то он уже не народен, не предметен. Потерявший свою нацию, свою народность, как и предмет, ставший междупредметным, — будет беспредметным. Уничтожение собственности уже гарантирует дорогу к беспредметности. Достижением пункта, где все или одна религия станет между религиями, она <религия> достигнет беспредметности: все будут владеть Богом, но он никому, как <и> собственность, не будет принадлежать.
Коммунизм как Третий интернационал — Коминтерн — уже беспредметен. В его задаче лежит обеспредметить сознание, сделать землю свободной от посягательства человека на нее, как свою собственность; в этом — достижение наивысшего предела. Здесь же нашла себе международный предел и новая религия, признаки которой в Ленинизме, но не в Ленине.
