– О, Господи всемилостивейший!– воскликнула королева, перекрестившись.
– Конечно, этот план рискован и дерзок, но Конде понимает, что это его последний шанс.
– Что же нам теперь делать?– спросила Мария Медичи с отчаянием.
– Что? Нам нужно срочно поворачивать назад,– решительно ответила Галигай.
И в эту минуту у кареты возникло озабоченное лицо Людовика.
– Что случилось, матушка? Почему вы приказали экипажам остановиться? Почему госпожа Галигай желает поворачивать в Париж?
– А может быть, Леонора, все вовсе не так, как вы думаете?– проговорила королева, не обращая ни малейшего внимания на сына.
– А мы это попробуем проверить,– фаворитка зловеще улыбнулась.
– О чем вы говорите, матушка? Ничего не могу понять,– опять послышался голос Луи.
– Ах, Людовик, не мешайте! Идите в свою карету и ждите моих распоряжений,– проговорила Мария Медичи, отмахиваясь от мальчика.
– Ваша матушка права, вам лучше уйти,– подтвердила Леонора.– И передайте, пожалуйста, донне Стефании, что королева зовет ее.
Мария Медичи удивленно взглянула на молочную сестру, и та, как только Людовик скрылся из виду, пояснила:
– Если принц и впрямь бунтовщик, то он мог на дороге устроить засаду, чтобы потом сказать, что якобы на королевский кортеж напали неизвестные разбойники… Одним словом, Конде понимает, что ему вряд ли удастся взойти на французский престол, если на его руках будет кровь юного наследника и королевы-вдовы. А после особ королевского дома он, безусловно, первейший вельможа во Франции, и по праву. рождения именно ему предложат занять престол.
– О, Господи всемилостивейший,– опять перекрестилась королева.– Я сейчас лишусь чувств!
– Не самое подходящее время вы выбрали для обморока, Ваше Величество!– усмехнулась Леонора.– Потерпите до Лувра! Там, когда вы и король будете в безопасности, можете расслабиться и вообще не приходить в сознание целый месяц, а то и два. А, донна Стефания, наконец-то!
Из-за занавески выглянула услужливая физиономия камеристки.
– Вы звали меня, Ваше Величество? Уж не замерзли ли ваши ноги?
– Не о ногах сейчас надо думать, донна Стефания,– ответила Леонора сурово.– Самое время голову спасать.
– Ах, госпожа маршальша, что вы такое говорите!– прокудахтала Стефания в ответ.
– Я говорю, чтобы вы забирались в нашу карету, а не торчали у двери!
– Но я не смею… Ах! Сесть в присутствии Ее Величества… Это невозможно!
– Ну, что ж, стойте, если вам угодно,– усмехнулась Леонора, подвинувшись, чтобы освободить место для камеристки, которая предпочла стоять, согнувшись в три погибели, нежели нарушить придворный этикет.
– Так вот, у королевы есть веские основания полагать, что на дороге устроена засада.
– Какой ужас!– воскликнула камеристка, и теперь в ее голосе было куда больше искренности, чем прежде.
– Поэтому вы сейчас останетесь в карете королевы и продолжите путь вместе с кучером,– продолжала Галигай,– а королева сядет в ваш экипаж и отправится в Париж.– Ваше Величество, одолжите донне Стефании шляпу с вуалью, чтобы она могла закрыть лицо и чтобы подмена не обнаружилась раньше, чем следует.
Но у камеристки были свои соображения по этому поводу, и она не собиралась молчать.
– Мне кажется,– заявила она,– это очень опасно.
– Опасно,– согласилась Леонора.
– Меня могут убить,– опять подала голос донна Стефания.
– Могут,– согласилась Леонора и на этот раз.– Но это маловероятно… Злоумышленникам нужна жизнь королевы, а не ее камеристки!
– А почему на роль жертвы избрали меня, а, скажем, не вас, госпожа маршальша?– не унималась донна Стефания.
– Потому что моя фигура несколько отличается от фигуры Ее Величества,– ответила раздраженная Леонора.
– Моя фигура тоже отличается,– запротестовала камеристка,– у меня талия тоньше и шея длиннее!
– Вот и прекрасно! Значит, разбойникам куда удобней будет перерезать не шею Ее Величества, а вашу длинную шею!
Королева упавшим голосом спросила у камеристки, которая все еще стояла, не смея присесть в присутствии Ее Величества:
– Стефания, неужели вы не хотите спасти вашу госпожу?
– Я бы с радостью, но боюсь, что я только все испорчу,– хмуро ответила та.
– Но ведь это очень почетно – принять смерть за свою королеву! Почему же вы отказываетесь?– недоумевала Мария Медичи.
– Ах, Ваше Величество, если я погибну, кто будет заботиться о вас и о вашем гардеробе?!! С вашего позволения, я пойду,– закончила камеристка и, хлопнув дверцей кареты, поспешно скрылась в тумане.
– Странно,– прошептала королева.– Ведь в Лувре она не уставала повторять, что готова с восторгом принять смерть, лишь бы ее королева была счастлива…
– Ваше Величество, сейчас некогда предаваться печали и меланхолии. Время идет и время губит нас.– Леонора поднялась со своей скамьи и взялась за ручку дверцы.– Подождите меня, я сейчас вернусь.
– Куда вы?– испуганно воскликнула Мария Медичи, но Леонора ушла, оставив ее возглас без ответа.
Ее не было минут пять, а может, чуть больше, но это время показалось королеве вечностью. Когда ее молочная сестра появилась вновь, Мария Медичи чуть не заплакала от радости. От горбатой уродливой фигуры карлицы веяло уверенностью и сознанием собственной силы.
– Леонора, моя Леонора…– слабо проговорила королева, готовая разрыдаться.
– Потом, Ваше Величество, потом. Нам дорога каждая минута!
– Но что вы задумали?
– Нечто такое, что, наверное, сильно удивит монсеньора Конде,– хихикнула Леонора в ответ.– Но посмотрим, сработает ли мой план!
ГЛАВА XXIV
Анри II де Бурбон, принц де Конде
Плотный туман окутывал придорожные деревья и кусты, на желтых осенних листьях застыли тяжелые капли росы. Маленькая серая птичка, сидя на ветке, радостно щебетала, пока ее соседка деловито чистила слипшиеся от влаги перышки.
Неожиданно за кустами послышались грубый смех и лошадиное ржание. Птичка встрепенулась и заинтересованно склонила головку в ту сторону, откуда доносился шум. «Нет, видно здесь покоя не будет»,– решила она и, взмахнув крылышками, взлетела, отчего капельки градом скатились с потревоженной ветки.
Между тем, на лесной поляне собралось около двух десятков мужчин в форме гвардейцев. Один из них пытался разжечь костер.
– Тьфу ты, черт, деревья сырые!– выругался он.
Птичка покружила немного над непрошенными гостями и улетела по своим птичьим делам, а люди остались.
