Писарь почувствовал, как у него задрожали коленки.
— Что вы хотите этим сказать, господин эпарх?
— Я просто хочу сказать, что мы все ходим по краю пропасти. И чем выше чин, тем глубже пропасть, в которую мы рискуем упасть.
— Что может угрожать простому писарю вроде меня?
— И поэтому он чувствует себя в большей безопасности, чем эпарх? Ты это хотел сказать?
Эпарх снова остановился. Остановился и писарь.
— Да, вы угадали мои мысли, господин эпарх.
— Но ведь ты знаешь, куда мы идем?
— Допрашивать заключенного, которого подозревают в государственной измене.
— А ты знаешь, кто этот заключенный и какое обвинение ему предъявлено?
— Нет, я не знаю заключенного и не знаю, в чем его обвиняют.
— Может быть, это и к лучшему.
Эпарх возобновил свой путь. Вскоре они подошли к лестнице, ведущей в подземелье, но, прежде чем начать спускаться, эпарх сделал еще одну остановку.
— Ты должен радоваться: благодаря своему неведению, ты стоишь чуть дальше от края пропасти, о которой я тебе говорил.
— Я желаю вам долгой жизни и здоровья.
Эпарх посмотрел на несчастного писаря и улыбнулся ему. Затем огляделся по сторонам, как будто опасался, что их кто-то может услышать.
— Я знаю, что твое пожелание вполне искренне, но еще раз хочу посоветовать тебе как можно реже открывать рот. Твой долгий опыт существования при дворе научил тебя выражать и скрывать свои чувства с помощью общих фраз. Но на этот раз ты прибег к ошибочной формулировке. Долгой жизни и здоровья желают императору и только императору. Это его привилегия, как и пурпурный цвет. Ты же употребил эту формулу по отношению к эпарху, и, если бы тебя кто-нибудь услышал, это могло бы стоить тебе сурового приговора.
Писарь склонил голову в знак раскаяния.
— Прошу прощения, господин эпарх, и забираю свои слова обратно.
Эпарх снова улыбнулся, но на этот раз с оттенком коварства.
— А если ты забираешь свои слова обратно, это значит, что ты больше уже не желаешь мне долгой жизни и здоровья и, следовательно, желаешь короткой жизни и болезней. Видишь, что получается? Употребив не к месту эту формулу, ты грубо нарушил этикет, но, отказавшись от нее, ты оскорбляешь меня лично.
Писарь смотрел на него с выражением ужаса. -Жизнь при византийском дворе полна опасностей для бедного писаря.
— Уверяю тебя, она не менее опасна и для эпарха. Более того, для эпарха она гораздо опаснее, чем для писаря.
Эпарх начал медленно спускаться по лестнице. Писарь следовал за ним, отстав на несколько ступенек. Эпарх остановился и сурово взглянул на него.
— Во время подъема ты должен следовать за мной, но, когда я спускаюсь, ты должен идти впереди, чтобы поддержать меня в случае, если я оступлюсь. Здравый смысл и простая вежливость иногда берут верх над этикетом.
Писарь ускорил шаг, чтобы опередить эпарха. И это легкое нарушение этикета вновь расположило его к доверчивости и откровенности.
— Вас что-то тревожит, господин эпарх? -Да.
Они продолжали свой медленный спуск по длинной каменной лестнице, писарь все так же — на несколько ступеней впереди. В какой-то момент эпарх вновь сделал остановку, положив руку на плечо писаря, тем самым как бы придержав его.
— Когда я честно признался, что обеспокоен, то заметил в твоих глазах некоторую растерянность или настороженность, и ты замолчал. Ты уже начал соблюдать осторожность, как я тебе советовал?
Писарь лишь молча улыбнулся, не отвечая на вопрос эпарха.
— Теперь, однако, ты слишком осторожничаешь и рискуешь быть невежливым. Ты должен знать, что, когда вышестоящий по чину обращается с вопросом к подчиненному, а в данном случае это был именно вопрос, подчиненный должен ему обязательно ответить.
— Прошу прощения, господин эпарх. Извините меня за мою неловкость. Я иногда ошибаюсь.
— Писарь должен быть точным и исполнительным, он просто не имеет права ошибаться.
— Когда я пишу под диктовку, то никогда не ошибаюсь, а когда говорю — часто путаюсь. Так что я лучше владею пером, чем языком.
— Прекрасный ответ, настолько хороший, что свидетельствует об обратном, доказывая, что языком ты владеешь не хуже, чем пером.
— Вы все время меня сбиваете, господин эпарх, вы слишком сложны для меня и остроумны.
— Византийский двор — это школа острых умов, но, к сожалению, и острых кинжалов.
— Господин эпарх, вы говорите так, будто вам кто-то угрожает.
— Если бы я был твоим подчиненным, то был бы обязан тебе отвечать. Но мое положение избавляет меня от этой необходимости, которая, возможно, и привела бы меня в замешательство.
Эпарх и писарь вновь начали медленно спускаться по лестнице и наконец оказались в длинном, плохо освещенном коридоре с маленькими окошечками под самым потолком, забранными тяжелыми железными решетками, которые уже сами по себе придавали помещению вид тюрьмы. Но до тюремных камер было еще далеко. Чтобы добраться до них, нужно было пройти много других подземных коридоров, уходящих в самое чрево холма, на котором стоял Большой Дворец. Эпарх и писарь в молчании прошли довольно длинный отрезок пути и остановились у круглой площадки, от которой расходились в разные стороны еще четыре коридора. Эпарх огляделся по сторонам, потом посмотрел на писаря и принюхался.
— Может быть, мы пошли не той дорогой. У меня такое чувство, что наш коридор ведет на кухню, а не в камеры. Ощущается запах еды.
Писарь тоже понюхал воздух.
— И я ощущаю запах пищи, точнее, жареного мяса.
— На самом деле этот запах может идти как из кухни, так и из тюремных камер. Это может быть запах жаренного на вертеле козленка или горелого мяса узников, которых пытают раскаленным железом. Тут слишком темно, и я не знаю, по какому из этих четырех коридоров идти.
— Извините, господин эпарх, но вы столько раз приходили в тюрьму, чтобы вести допросы, и вдруг теперь не можете найти дорогу. Простите мою дерзость, но мне кажется, что у вас вообще нет желания идти на этот допрос.
— Я действительно пытаюсь под любым предлогом оттянуть встречу с заключенным. Конечно, хожу я медленно, но ты верно подметил, истинная причина моей медлительности не в ногах, а в голове. Мы пойдем дальше, и если вместо тюрьмы окажемся на кухне, то попытаемся получить у повара кусочек жареного козленка, а потом вернемся назад и пойдем по другому коридору. Впрочем, здесь нет никого, кто мог бы подсказать нам, куда идти, и уже по крайней мере дважды я видел людей, поспешно прятавшихся за колонну при нашем приближении.
— При дворе все нервничают из-за этой дипломатической миссии во главе с епископом из Лангобардии, который, как говорят, оскорбил императора.
— Ты полагаешь, что удар был так силен, что потряс Дворец снизу доверху, достигнув даже подземных коридоров? А не думаешь ли ты, что скорее сам допрос и личность обвиняемого создали вокруг нас этот вакуум?
— Я ничего не знаю, господин эпарх, ни заключенного, ни темы допроса. Писаря никогда не ставят заранее в известность о том, что он должен будет записать. Мое неведение -одно из обязательных условий церемонии допроса. И я не жалуюсь, допрос — ваша обязанность, господин эпарх, и вы сами знаете, как вам разобраться с этим изменником.
— Скажем так: я должен допросить заключенного, чтобы установить, изменник ли он. Пока он всего лишь обвиняемый, так как в качестве судьи я должен исходить из презумпции его невиновности. До кодекса