должен увидеть.
— Почему?
— Я покинул полк без позволения. Я удрал. Я дезертир. Если меня поймают — повесят или расстреляют.
Мы спрашиваем:
— Как убийцу?
— Да. Как убийцу.
— А ведь вы никого убивать не хотите. Просто хотите домой…
— Да, я только хочу домой…
Мы спрашиваем:
— Какой еды вам принести?
— Все равно. Любой.
— Козий сыр, крутые яйца, хлеб и фрукты. Пойдет?
— Да, да! Все что угодно!
Мы спрашиваем:
— Может быть, еще одеяло? Ночи теперь холодные, часто идет дождь…
Он говорит:
— Да, только так, чтобы вас не заметили. И ведь вы никому не расскажете, правда? Даже своей матери?…
Мы отвечаем:
— Нас никто не заметит, мы никогда никому ничего не рассказываем, а матери у нас нет.
Когда мы возвращаемся с едой и одеялом, он говорит:
— Вы очень добрые.
Мы отвечаем:
— Мы не хотим быть добрыми. Мы принесли все это просто потому, что эти вещи вам совершенно необходимы. Вот и все.
Он говорит:
— Я не знаю, как вас благодарить. Я вас никогда не забуду.
Его глаза полны слез.
Мы говорим:
— Знаете, плакать нет смысла. Слезы никому не помогают. Вот мы никогда не плачем. Хотя мы еще не взрослые, как вы.
Он улыбается и говорит:
— Вы правы. Простите меня — я больше не буду плакать. Это все просто потому, что я так устал…
Упражнение в голодании
Мы говорим бабушке:
— Сегодня и завтра мы ничего не будем есть. Только пить воду.
Она пожимает плечами:
— Мне-то что! Но работали чтоб как положено.
— Конечно, бабушка.
В первый день она убивает курицу и жарит ее в печке. Днем она зовет нас:
— Идите есть!
Мы идем на кухню; пахнет очень вкусно. Мы голодные, но не очень. Мы смотрим, как бабушка разрезает курицу. Она говорит:
— У-мм, а пахнет-то как! Чуете? Ну что, дать вам по ножке?
— Нет, бабушка, мы ничего не хотим.
— Жаль, жаль… Курочка-то удалась.
Она ест курицу руками, облизывает пальцы и вытирает их о фартук. Она обгладывает и обсасывает кости.
Она говорит:
— Молоденькая курочка-то, нежная. Ну бывает ли что вкуснее?
Мы говорим:
— Бабушка, за все время, что мы здесь живем, вы ни разу не готовили нам курицу.
Она говорит:
— Ну вот сегодня и сготовила. Ешьте, радуйтесь.
— Вы же знаете, что мы ничего не едим ни сегодня, ни завтра.
— А при чем тут я? Очередная ваша дурость.
— Это одно из наших упражнений. Мы учимся терпеть голод.
— Ну вот и терпите. Никто вам не мешает.
Мы выходим из кухни и принимаемся за работу в саду. К концу дня мы начинаем по-настоящему чувствовать голод. Мы пьем много воды. Ночью нам трудно заснуть. А когда мы все же засыпаем, нам снится еда.
Назавтра в обед бабушка доедает курицу. Мы смотрим, как она ест, но видим ее будто в тумане. Мы больше не чувствуем голод, но у нас кружится голова.
Вечером бабушка печет оладьи и ставит их на стол с вареньем и молодым сыром. Нам нехорошо, желудок сводит, но как только мы ложимся, мы сразу засыпаем глубоким сном. Когда мы просыпаемся, бабушка уже ушла на рынок. Мы хотим позавтракать, но в кухне ничего нет. Ни хлеба, ни молока, ни сыра. Бабушка все заперла в погреб. Мы могли бы отпереть его, но решаем ни к чему не прикасаться. Мы едим помидоры и огурцы с солью.
Бабушка возвращается с рынка и говорит:
— Вы сегодня утром не сделали своей работы.
— Вы должны были нас разбудить, бабушка.
— Сами должны просыпаться. Да ладно, на первый раз, так и быть, покормлю вас.
Она варит овощной суп из того, что принесла обратно с рынка. Как всегда. Мы съедаем совсем немного. После еды бабушка говорит:
— Дурацкое упражнение. И вредное для здоровья.
Могила дедушки
Однажды мы видим, как бабушка выходит из дому с лейкой и садовыми инструментами. Но идет она не в виноградник, а в противоположную сторону. Мы идем за ней, держась подальше: мы хотим узнать, куда она пошла.
Бабушка идет на кладбище. Она останавливается перед одной из могил и кладет принесенные инструменты на землю. На кладбище больше никого нет. Только бабушка и мы.
Прячась за кустами и надгробиями, мы подбираемся ближе. Бабушка близорукая и плохо слышит; мы можем наблюдать за ней незаметно.
Она выпалывает сорняки с могилы, вскапывает и рыхлит граблями землю, сажает цветы, приносит из колодца воду и поливает могилу.
Закончив работу, она собирает инструменты, а потом встает на колени перед деревянным крестом. Она складывает руки, как для молитвы, но то, что до нас доносится, — это в основном брань:
— Дерьмо… ублюдок… свинья… грязный… проклятый…
Когда бабушка уходит, мы осматриваем могилу: она хорошо ухожена. Мы смотрим на крест — там написана та же фамилия, что у бабушки. И еще это мамина девичья фамилия. А имя двойное, написано через черточку, и это — наши имена.
На кресте есть еще даты рождения и смерти. Легко сосчитать, что дедушка умер сорока четырех лет, двадцать три года тому назад.
Вечером мы спрашиваем у бабушки:
— Каким был наш дедушка?
Она говорит:
— Что? Нет у вас никакого дедушки.
— Но был. Давно.
