носил скафандр, чтобы защититься от микробов. Похоже, что один из земных кораблей потерпел катастрофу в их звездной системе. Их исследователи нашли его и посадили на поверхность одной из планет. Они узнали много нового, но на борту корабля оказались микробы разных болезней, от которых у них не было иммунитета. Насморка, например. В их телах инкубационный период составил шесть месяцев, и все это время заболевший оставался заразным. А потом болезнь оказалась смертельной. Они слишком поздно узнали об этом и не успели установить карантин. Ничего удивительного, что бедняга хотел убить нас! Ведь мы уничтожили целую цивилизацию!
— Очень жаль! — сказал Хайнс. Но тут он посмотрел на маленькую движущуюся модель нового корпуса «Галопирующей коровы». — Ты знаешь, — сказал он беспечно, — мне нравится эта модель! Может быть, я и не самый лучший скульптор в мире — как любитель я и претендовать ни на что не могу. Но некоторое время после того, как мы приземлимся, я определенно буду самым знаменитым!
И он поклонился маленькому движущемуся объекту, у которого был длинный хвост с кисточкой, вытянутая шея и изогнутые рога. Его ноги сгибались и разгибались, сгибались и разгибались.
«Галопирующая корова» теперь уже полностью соответствовала своему имени, когда мерным галопом неслась сквозь пустоту космоса к Земле.
Клиффорд Саймак
ПОДАРОК
Он нашел эту вещь на ежевичной поляне, когда искал коров. Среди высоких тополевых стволов спустились сумерки, и он не мог рассмотреть хорошенько, что это такое, да ему некогда было рассматривать, так как дядя Эб очень сердился на то, что две телки пропали; и если он не поторопится найти их, то дядя Эб опять возьмет ремень, и тогда он получит. А ему и так придется остаться без ужина, потому что он забыл сходить к роднику за водой; и тетя Эм ворчала на него весь день за то, что он не наловчился полоть огород.
— Я никогда в жизни не видывала такого никчемного мальчишки, — визгливо начинала она и повторяла, что уж если они с дядей Эбом взяли его из приюта, то она вправе ожидать от него благодарности, но нет, никакой благодарности он не чувствует, а зато причиняет столько неприятностей, сколько может, и он лентяй, и она откровенно заявляет, что не знает, что из него получится.
Он нашел телок в дальнем углу пастбища, у рощи, и прогнал их домой. Он брел позади них, снова думая о том, чтобы убежать, но знал, что не убежит и что бежать ему некуда. Правда, говорил он себе, в любом другом месте ему будет лучше, чем у тети Эм и дяди Эба, которые совсем не были ему родственниками — просто люди, на которых он работал.
Дядя Эб только что кончил доить, когда он вошел в сарай, гоня обеих телок, и, конечно, сердился на него за то, что телки не пришли вместе с остальными коровами.
— Ну вот что, — сказал дядя Эб, — ты, наверное, решил, что я должен доить и за себя, и за тебя, и все потому, что ты не считал коров, как я тебе велел, и не видел, все ли на месте. Я тебя проучу: садись и дои этих телок.
И Джонни взял треногую табуретку и ведро и стал доить телок: а телок доить трудно, и одна из них, рыжая, брыкнула и ударила Джонни в живот, а все молоко вылилось из ведра.
Дядя Эб, видя это, снял ремень, висевший за дверью, и хлестнул Джонни несколько раз, чтобы научить его быть поосторожнее и показать ему, что молоко стоит денег; и на этом дойка закончилась.
Они пошли домой, и дядя Эб всю дорогу ворчал насчет мальчишек, от которых больше хлопот, чем пользы. А тетя Эм встретила их на пороге и сказала, чтобы Джонни вымыл ноги перед тем, как ложиться спать: она вовсе не хочет, чтобы он пачкал ее красивые, чистые простыни.
— Тетя Эм, — сказал он, — я ужасно хочу есть.
— Неужто? — возразила она, поджимая губы. — Может быть, если бы ты немножко проголодался, ты не стал бы забывать все на свете, все время.
— Только кусочек хлеба, — попросил Джонни. — Без масла, безо всего. Просто кусочек хлеба.
— Молодой человек, — сказал дядя Эб, — ты слышал, что сказала твоя тетя? Вымой ноги, и марш ложиться.
— И смотри, вымой хорошенько, — прибавила тетя Эм.
Он вымыл ноги и лег. Уже в постели он вспомнил о том, что видел на ежевичной поляне, и вспомнил также, что не сказал об этом ни слова, так как дядя Эб и тетя Эм все время бранились и не дали ему случая рассказать.
И он тут же решил, что не скажет им ничего, не то они отнимут это у него, как всегда. А если не отнимут, то испортят так, что ему станет совсем неинтересно и неприятно.
Единственное, что принадлежало ему по-настоящему, был старый перочинный ножик с обломанным лезвием. Ножик нужно было бы заменить новым, но он знал, что не должен просить об этом. Однажды он попросил, и дядя Эб и тетя Эм целыми днями потом твердили ему, что он неблагодарное существо, что они взяли его с улицы, а ему этого мало, и он еще хочет швырять деньги на перочинные ножи. Джонни очень удивился, услышав, что они взяли его с улицы, так как, насколько он помнил, он никогда не бывал ни на какой улице — никогда.
Лежа в постели, глядя в окно на звезды, он задумался о том, что видел на ежевичной поляне, и не мог вспомнить об этом ясно, так как не успел рассмотреть, а рассматривать было некогда. Но в этой находке было что-то странное, и чем больше он думал, тем больше ему хотелось побежать на ежевичную поляну и рассмотреть.
«Завтра, — подумал он, — я разгляжу. Завтра, как только мне удастся».
Потом он понял, что завтра ему не вырваться, потому что тетя Эм с утра заберет его полоть огород и не будет спускать с него глаз, так что ускользнуть он не сможет.
Он лежал и думал об этом, и ему стало ясно как день, что если он хочет посмотреть, то должен пойти туда сейчас, ночью. По храпу он понял, что дядя Эб и тетя Эм уснули; тогда он выскользнул из постели, поскорее надел рубашку и штаны и осторожно прокрался по лестнице вниз, стараясь не попадать на самые скрипучие ступеньки. В кухне он взобрался на стул, чтобы дотянуться до ящика со спичками на верхушке печи. Он захватил пригоршню спичек, но, подумав, вернул все, кроме полудюжины, так как боялся, что тетя Эм заметит, если он возьмет слишком много.
Он вышел. Трава была холодная, мокрая от росы, он закатал штаны повыше, чтобы не вымочить их внизу, и тогда пустился через пастбище.
В роще были страшные колдовские места, но он не очень боялся, хотя нельзя идти ночью по лесу и не бояться вовсе.
Наконец он достиг ежевичной поляны и остановился, размышляя, как перебраться через нее в темноте, не изорвав одежды и не исколов себе босых ног. И он задумался над тем, здесь ли еще это что-то, и тотчас же узнал, что оно здесь, ибо почувствовал идущую от него дружественность, словно оно говорило, что оно здесь и что его не нужно бояться.
Он был слегка встревожен, так как не привык к дружескому отношению. Его единственным другом был Бенни Смит, его сверстник, и он встречался с Бенни только в школе, да и то не всегда, потому что Бенни часто болел и целыми неделями оставался дома; а так как Бенни жил на другом конце школьного округа, то на каникулах они совсем не видались.
Тем временем глаза Джонни привыкли к темноте на ежевичной поляне, и ему показалось, что он различает темные очертания чего-то лежащего здесь; и он пытался понять, каким образом может ощущать дружественность, так как был уверен, что это только предмет, вроде фургона или силосорезки, а совсем не
