что-нибудь новое. Если бы он подумал, что оно живое, то испугался бы по-настоящему.
Оно продолжало давать ему ощущение дружественности.
Он протянул руки и начал раздвигать кусты, чтобы пробраться поближе и рассмотреть. Если удастся подойти ближе, подумал он, то он сможет зажечь спичку и посмотреть яснее.
— Стой, — сказала дружественность, и он остановился, хотя совсем не знал, слышал ли это слово.
— Не смотри на нас слишком близко, — сказала дружественность, и Джонни тихонько зашептал в ответ, что он совсем не смотрел, — то есть не слишком близко.
— Хорошо, — сказал он, — я не буду смотреть. — И подумал, что это, наверно, такая игра, как в прятки у них в школе.
— Когда мы подружимся совсем, тогда сможем смотреть друг на друга, и все будет хорошо, потому что мы будем знать, какие мы внутри, а какие мы снаружи — это не будет важно.
И Джонни подумал, что они должны быть очень страшными, если не хотят, чтобы он видел их; и они ответили:
— Мы покажемся страшными тебе, ты покажешься страшным нам.
— Тогда, может быть, — сказал Джонни, — это и хорошо, что я не вижу в темноте.
— Ты не видишь в темноте? — спросили они, и Джонни сказал, что не видит, и наступило молчание, хотя Джонни слышал, как они удивляются тому, что он не умеет видеть в темноте. Потом они спросили, что он умеет делать, но он так и не смог понять их, и в конце концов они, должно быть, подумали, что он не умеет делать ничего.
— Ты боишься, — сказали они ему. — Нас не надо бояться. И Джонни объяснил, что не боится их, какими бы они ни были, ведь они отнеслись к нему дружески; но он боится того, что станется, если дядя Эб и тетя Эм узнают, что он украдкой ушел из дома. Тогда они стали расспрашивать его о дяде Эбе и тете Эм, и Джонни попытался объяснить, но они не понимали и, кажется, думали, что он говорит о правительстве. Он пробовал рассказать им по-настоящему, но было ясно, что они не понимают его.
Наконец, очень вежливо, чтобы они не обиделись, мальчик объявил, что ему пора уйти; а так как он пробыл здесь гораздо больше, чем собирался. Джонни пришлось бежать всю дорогу домой.
Он вернулся домой и благополучно юркнул в постель, и все было хорошо, но утром тетя Эм нашла спички у него в кармане и прочла ему нотацию об опасности сжечь амбар. Дабы подчеркнуть свои слова, она стегала его розгой по ногам, и стегала так сильно, что он подпрыгивал и кричал, как ни старался стерпеть.
Весь день он работал на прополке огорода, а перед самыми сумерками пошел загонять коров.
Ему не пришлось делать крюк, чтобы попасть к ежевичной поляне, коровы были именно в той стороне, но он, если бы они пошли в другую сторону, все равно завернул бы сюда, ибо целый день вспоминал о дружественности, которую ощутил там.
На этот раз было еще светло, сумерки только начинались, и он увидел, что его находка была вовсе не живая, а походила на глыбу металла, вроде двух сложенных вместе тарелок, с острым пояском вокруг, совершенно как у тарелок, сложенных вместе донышками наружу. И этот металл казался старым, словно лежал здесь уже давно, и был весь в ямках, как часть машины, долго пролежавшая под открытым небом.
Странный предмет проложил себе довольно длинную дорогу сквозь чащу ежевики и врезался в землю, пропахав метров двадцать, и, проследив его путь, Джонни увидел, что обломана верхушка высокого тополя.
Они заговорили опять, без слов, как и тогда, ночью, дружелюбно и по-товарищески, хотя Джонни не понял бы этого последнего слова, никогда не встречавшегося ему в учебниках.
Разговор начался так:
— Теперь ты можешь взглянуть на нас, но немного. Взгляни и отвернись. Не смотри пристально. Только взгляни и отвернись. Так ты привыкнешь к нам. Постепенно.
— Где вы? — спросил Джонни.
— Вот здесь, — ответили они.
— Там, внутри? — спросил Джонни.
— Здесь, внутри, — ответили они.
— Тогда я не могу вас увидеть, — сказал Джонни. — Я не могу видеть сквозь металл.
— Он не может видеть сквозь металл, — сказал один из них.
— Не может видеть, когда звезда зашла, — сказал другой.
— Значит, он не может увидеть нас, — сказали оба.
— Вы можете выйти, — предложил Джонни.
— Не можем, — ответили они. — Мы умрем, если выйдем.
— Значит, я не могу даже увидеть вас?
— Ты не можешь даже увидеть нас, Джонни.
И он почувствовал себя страшно одиноким, потому что никогда не увидит этих своих друзей.
— Мы не поняли, кто ты такой, — сказали они. — Расскажи нам о себе.
И потому, что они были такие ласковые и дружелюбные, он рассказал им, кто он, и как он был сиротой, и как его взяли дядя Эб и тетя Эм, которые совсем не были ему родными дядей и тетей. Он не говорил о том, как дядя Эб и тетя Эм плохо обращаются с ним, как бьют его и бранят и отсылают спать без ужина, но все это его друзья поняли так же, как и то, что он говорил им, и теперь они посылали ему больше, чем дружеское, чем товарищеское чувство. Теперь это было сострадание и нечто означавшее у них материнскую любовь.
— Это еще ребенок, — сказали они друг другу.
И они словно вышли к нему, и обняли его, и крепко прижали к себе; и Джонни упал на колени, сам того не замечая, и протягивал руки к тому, что лежало среди поломанных кустов, и звал их, словно это было чем-то, что он мог схватить и удержать, — утешением, которого он никогда не видел, которого жаждал и которое нашел, наконец. Его сердце кричало и молило о том, что он не мог высказать словами. И они ответили ему.
— Нет, Джонни, мы не покинем тебя. Мы не можем тебя покинуть, Джонни.
— Вы обещаете? — спросил он.
— Нам незачем обещать, Джонни. Наши машины сломаны, и мы не можем их исправить. Один из нас умирает, другой скоро умрет. — Джонни стоял на коленях, и слова медленно доходили до его сознания, и медленно он начинал понимать сказанное, и это было больше, чем он мог вынести: найти двоих друзей, когда они близки к смерти.
— Джонни, — сказали они ему.
— Да, — отозвался Джонни, стараясь не плакать.
— Хочешь поменяться с нами?
— Поменяться?
— Скрепить нашу дружбу. Ты дашь нам что-нибудь, и мы дадим тебе что-нибудь.
— Но, — начал Джонни, — у меня ничего нет…
Но тут он вспомнил. У него есть ножик. Неважный ножик со сломанным лезвием, но больше у него ничего не было.
— Прекрасно, — сказали они. — Это как раз то, что нужно. Положи его на землю, поближе к машине.
Он достал ножик из кармана и положил у самой машины. И тогда что-то произошло, так быстро, что он не успел увидеть, — но, как бы то ни было, ножик исчез, а вместо него лежало что-то другое.
— Спасибо, Джонни, — сказали они. — Хорошо, что ты поменялся с нами.
Он протянул руку и взял то, что они дали ему, и даже в темноте оно загорелось скрытым огнем. Он пошевелил его на ладони и увидел, что это что-то вроде многогранного кристалла, и что сияние идет изнутри, и что грани сверкают множеством разноцветных бликов.
Только теперь, увидев, как ярко светится этот кристалл, он понял, как долго пробыл здесь и как темно стало вокруг; и, поняв это, он вскочил и побежал, не успев даже попрощаться.
Было уже слишком темно, чтобы искать коров, и он надеялся, что они пошли домой сами и что он
