бессонных ночей и дней глаза у него слезились, белки глаз покраснели. Героическими усилиями всего взвода телефонную связь иногда удавалось восстанавливать, но ненадолго… Вблизи переднего края телефонные линии артиллеристов и стрелковых подразделений часто шли рядом. При повреждении нескольких линий одновременно связисты не сразу находили нужные концы, ошибались. На одни ошибки накладывались другие, и тогда можно было по одной линии слышать многих, не столько говорящих, сколько мешающих друг другу. Такая связь становилась бесполезной.
Мы каждый день теряли кого-либо из связистов, разведчиков, огневиков, командиров взводов и батарей. В этих боях я, в большинстве случаев, находился в штабе дивизиона, помогая начальнику штаба капитану Тирикову в обеспечении стрельбы батарей и подготовке боевых донесений. Капитану было за сорок лет. Ко мне он относился, как отец к сыну. Тирикова я полюбил, стремился помогать ему во всем.
В один из первых дней под Горбами капитан приказал мне пойти на НП дивизиона и уточнить его местоположение. До НП было километра 3-4. Я пошел, как всегда, один. Через километр пришлось идти по месту, куда ночью был произведен мощный огневой налет. Вражеские снаряды буквально перепахали вдоль и поперек большое поле, кругом чернели глубокие воронки. Земля, копоть, снег, сбитые мелкие деревья и ветки кустарника – все смешалось и еще пахло порохом. Один из тяжелых снарядов попал точно в то место, где вчера был наш штабной блиндаж.
Взрывом разбросало бревна наката по сторонам, часть валялась в образовавшейся воронке, углубившей яму блиндажа.
Я быстро, поневоле съежившись, перебежал обстрелянный участок, затем замерзший ручей и стал подниматься по лугу, заросшему редкими кустами. У конца его, где начинался лес, увидел блиндаж. Он оказался пустым. Я посидел немного на его крыше, сориентировался по карте, где нахожусь, и пошел дальше. Близость передовой уже сказывалась. Впереди время от времени трещали автоматы. И наши, и немецкие. Но пули еще не долетали до меня. По полю шли глубокие колеи от танковых гусениц, и, посмотрев, куда они ведут, я заметил сбоку, в кустах, два Т-34. Почему-то перевел взгляд с танков на небо и вдруг ясно увидел две летящие прямо на меня черные точки. Мгновенно шлепнулся в снег, и тотчас два близких разрыва оглушили меня. Ни раньше, ни позже не приходилось видеть, как летят мины. Это была какая-то невероятная удача: если бы не увидел мин, то, наверное, не успел бы упасть в снег до их разрыва… Полуоглушенный, я вскочил и бросился в лес. Снеговой покров между деревьями пестрел многочисленными воронками и посерел от копоти и выброшенной взрывами земли. Большинство деревьев имели повреждения от артиллерийского и минометного обстрела. Я перебежками пробирался дальше, прячась по возможности за деревьями: рядом то и дело громко щелкали разрывные пули немецких автоматов. При ранении такой пулей образуется рваная, трудно заживающая рана. Обычная же пуля, попав в мускульную ткань, повреждает ее незначительно: проходит неделя-две – и рана заживает. Наши войска, во имя гуманности, разрывных пуль не применяли.
Сейчас стрельба шла в лесу, и при каждом, самом легком соприкосновении с веткой или стволом дерева, пули разрывались, издавая громкий, щелкающий звук.
Наконец малозаметная тропа, на которую я случайно наткнулся, привела меня к блиндажу. Я спрыгнул в узкий проход и нагнулся, чтобы побыстрее забраться в убежище. Но не тут-то было. В блиндаже люди лежали друг на друге. Тут были командиры двух стрелковых батальонов с несколькими бойцами, разведчики наших двух батарей, разведчики дивизиона, Ипполитов с рацией и Мартынов. Я кое-как забрался поверх всех, поближе к Мартынову. Дневной свет слабо проникал сюда. Лицо Мартынова казалось серым, выросшая за несколько дней щетина на щеках и подбородке изменила его черты.
– Зачем тебя сюда принесло? – спросил он.
Я протянул ему карту, попросил нарисовать передний край, спросил где НП. Мартынов сказал, что НП дивизиона и батарей метрах в 200-300 впереди, в воронке от тяжелого снаряда, сейчас там разведчик Алалыкин, сам же он сидел в ней весь вчерашний день, перемерз, но зато хорошо изучил передний край немцев. Идти днем на НП – бессмысленно, убьют. Даже в воронке, в которой он сидел, есть еще несколько мелких воронок от мин, попавших в нее за эти дни. Стрельбу комбаты ведут отсюда, ориентируясь на звуки разрывов. Я отметил на карте примерное местонахождение НП и блиндажа, Мартынов нанес линию переднего края. Тела подо мной начали шевелиться, надо было вылезать обратно.
– Подожди немного,- остановил меня Ипполитов.
И почти сразу же после его слов многочисленные разрывы окружили и затрясли блиндаж. Обстрел кончился так же внезапно, как и начался.
– Теперь иди, – сказал Саша, – они, гады фашистские, по расписанию сегодня работают!
Я попрощался, вылез из блиндажа и побежал обратно, подстегиваемый автоматными очередями, запахом тола, идущим от только что избитой минами земли, и уханьем тяжелых снарядов, время от времени рвущихся где-то справа. Запыхавшись, устав, пошел быстрым шагом. Хотелось скорее выйти из опасного места. У блиндажа, где отдыхал по пути на НП, увидел лежавшего навзничь мертвого красноармейца. Принес ли его кто сюда или тут его и убило – кто знает? Я не стал заходить в блиндаж и пошел не останавливаясь до самых огневых позиций.
В штабной землянке Тирикова не было, его вызвали на командный пункт полка. Пока я ходил, одна из наших батарей, находившаяся почти рядом со штабом дивизиона, открыла стрельбу. Враги засекли ее: едва забрался в землянку, как кругом стали рваться снаряды. Было разбито орудие. Нам тоже досталось: один из снарядов упал у входа в землянку. К счастью, только напугал нас – не разорвался…
Я понимал, что батарею нельзя оставлять на старом месте. Как только она снова откроет огонь, ее могут уничтожить. Не исключен налет и сегодня ночью: тогда на месте батареи останется месиво из земли, снега и железа и никакие укрытия не спасут орудия. 'Надо готовить запасную огневую позицию',- решил я и распорядился за Тирикова. За ночь ОП была оборудована: сделаны укрытия для орудий и снарядов, блиндажи для орудийных расчетов. Я подготовил данные для стрельбы, выбрав целью вражескую передовую впереди НП, на котором только что побывал и в правильности координат которого не сомневался. Подошедший Тириков одобрил мое решение.
Перед рассветом связь восстановилась. Командир батареи, узнав о случившемся, приказал перетащить орудия на новые огневые. За какой-нибудь час батарея снова была готова к стрельбе…
Через несколько дней поступил приказ сменить места наблюдательных пунктов, приблизить их максимально к немецкому переднему краю, чтобы, по возможности, вести прицельный огонь. Стало еще труднее: стояли трескучие морозы, а на глазах у немцев невозможно было построить блиндаж или вырыть землянку, разве что яму в снегу. Пищу доставляли на передний край остывшей, а иногда и замерзшей. Даже чтобы дотащить термос до НП, надо было проявить немало мужества. Помню случай, когда один из бойцов струсил и вернулся с полным термосом, так и не накормив наших разведчиков, радистов и Мартынова. Новиков, бывший в этот день на огневых, вытащил пистолет и приказал бойцу немедленно идти обратно, пообещав расстрелять, если он не отнесет пищу своим же товарищам. Фамилию бойца не называю. Позднее он был награжден медалью 'За отвагу'.
Мы никогда не теряли убитыми и ранеными столько людей, как в эти дни. На передовой наступил критический момент. Нет возможности укрыться от обстрела, согреться от лютого мороза; даже чистого снега для утоления жажды стало трудно найти. Гасла надежда уцелеть. В таких условиях теряла смысл сама жизнь, она становилась тягостной, с ней легко было расстаться, не дожидаясь осколка или пули, если расслабиться, опустить руки, сказать себе: все равно убьет… Но мысль, что такая гибель равносильна предательству, что все эти муки придется принимать кому-то другому, если струсить, сподличать, не выдержать до конца, заставляла людей все перенести, выстоять. Не зря сказал Ипполитов, что он родился дважды, высокое чувство гражданской ответственности в нем родилось именно на Северо-Западном фронте!
Посылая письмо домой, я не выдержал, захотелось, чтобы родители хоть немного почувствовали всю тяжесть фронтовой обстановки:
'…Вы, наверное, судя по газетам, думаете, что здесь боев нет – о нашем фронте сводки ничего не говорят. Но война здесь идет жестокая. Убитых немцев по высотам и лесам валяется порядком. Таких боев я еще не видывал! Черт бы побрал этого Гитлера,- свалился он нам на голову! Но мы его, конечно, вразумим! Только сегодня одни мы выпустили полторы тысячи снарядов! А бывают деньки и погорячее!'
Никогда после от нас не требовалось столько духовных и физических сил, сколько их было отдано за две недели боев под Горбами!
