навечно. Посадим тысячелетние дубы, да еще в таком месте, где никто не сможет их вырубить. Дом построим как замок. Чтобы никакой бульдозер его с места не сдвинул.
– Отлично. – Она закрыла глаза. – Только имей в виду, что я со своей стороны могу гарантировать только детей. И откуда ты узнаешь, что дубы, которые посадишь, станут тысячелетними?
14
– Эх! Не задались выходные. Ты, Павлик, не обижайся.
Полковник Бабич, только что лично застегнувший браслеты на запястьях Павла, вытирал пот с лысины и радостно жмурился в окно уазика на вечернее солнце.
– В связке с Дедом работаете, Игорь Анатольевич? – хмуро спросил Павел.
– И на Деда бочку не кати, – хохотнул Бабич. – У меня с ним хлопот гораздо меньше, чем с какой-нибудь шантрапой. На хладокомбинате по моей линии полный порядок.
– У вас с порядком как у плохой хозяйки, – заметил Павел. – Ничего не торчит из ящиков, так и порядок, а то, что носки лежат вперемешку с котлетами, так то ж не видно. Я вот слышал, что с пьянством и с мелким воровством на работе Дед своеобразно борется. Надевает на виновника боксерскую маску и охаживает его по физиономии.
– Жалоб не поступало, – оскалился Бабич. – Сигналов тоже не было. Хотя с маской идея хорошая, помогает… не переусердствовать. Но мы знаем и другие способы. Кстати, делись уж, может, еще что знаешь? В стукачки запишешься, Павлик? Маски ему не нравятся… А не подумал, что побитая морда – не самая большая цена за спасенную от пьянства жизнь? О семьях этих отбросов подумал?
– Меня тоже спасать везете? – процедил сквозь зубы Павел.
– А это уж не от меня зависит, – хмыкнул Бабич. – Ты пойми, Павлик, я против тебя ничего не имею. В приятелях ты у меня не ходил, в друзьях тоже. Дело не в тебе. Хотя и в тебе тоже. Ты ведь гордый. Я тебя не ломал, парень, но по морде вижу, что гордый. А гордыня – грех, Павлик. В нашей стране – так грех тяжкий.
– Кому гордыня, а кому гордость, достоинство, честь, порядочность. Приходилось слышать такие слова? – заметил Павел и напряг плечи. Стиснувшие его с двух сторон милиционеры больно давили ему в бока дубинками.
– Слова и есть, – зевнул Бабич. – Фантики это все. В другой раз я, может, и пошелестел бы ими, поговорил бы с тобой об этом с пивком бы, да после парной, но ты ж такого обращения не понимаешь. Гордость – она гордыня и есть, как ни поворачивай, а все остальное… Откуда у тебя честь? Кто ею тебя наделил? Достоинство, порядочность. Слышал фразу – порядочный идиот или придурок? Вот это про твою порядочность и есть. А достоинство… Оно как дым. Дунул – и нет его.
– Игорь Анатольевич… – Павел поморщился: один из милиционеров, что сопел у его щеки, явно не следил за чистотой рта. – Я спорить с вами не собираюсь, хотя и не пойму, чем лично вам досадил. Вы сразу скажите, чего вам от меня нужно. Может быть, сговоримся?
– О как! – хмыкнул Бабич. – Ты где раньше был, если такой сговорчивый? Нет, дорогой. Теперь разговор другим будет. Похоже, те, кто тебя крыл, теперь и закапывать тебя будут. Я в это дело не полезу, мое дело небольшое – задержать и передать. Ну, если только опросить сначала. Все ж таки взрыв ты учинил на моей территории, лишней бумажка не будет. Следователь тебя ждет уже, кстати.
– И что я ему должен буду рассказать? – нахмурился Павел.
– А что хочешь, – пробурчал Бабич, потом рассмеялся, повернулся, свесил между сиденьями одутловатые щеки. – Одно только скажу. С того самого дня, как пришел ко мне верзила с корочками и, как ребенку, по складам объяснил, что черненького на трассе трогать нельзя, я о тебе даже думать не мог, чтобы у меня аппетит не пропал.
– Так, может, Игорь Анатольевич, вы и взорвали мастерскую? – предположил Павел. – Так сказать, для исправления аппетита.
– На, сука! – ткнул кулаком в живот Павлу Бабич. Размахнулся еще раз, но Павел подставил наручники, и, разодрав кулак, полковник сморщился, заверещал, и удары посыпались на задержанного с двух сторон.
– По лицу не бейте! – рыкнул Бабич и тут же заорал на водителя, который остановил машину у отдела. – Что вылупился, тащи аптечку, сейчас китель вымажу. Кулак мне раскровенил, сука!
Пока Павла волокли в дежурку, его вырвало, но боль утихла быстро. Ребра остались целы, хотя руки уж точно не обошлись без синяков. Зато голова гудела не переставая. В ушах опять звенело. Милиционеры расстегнули наручники, заново закрыли их, заведя руки за спину, и в таком виде затащили Павла в грязный туалет. Там он получил еще несколько ударов по спине, затем его сунули головой в раковину и включили холодную воду. Через минуту он оказался в комнате развода. За столом сидел хмурый широкоскулый человек в синем костюме. Рядом стоял Бабич. Милиционеры бросили Павла на скамью напротив штатского.
– Вот он, – заметил полковник. – Шермер Павел Матвеевич. Документов и денег нет, но личность его я тебе удостоверяю с точностью. Тебе сколько времени нужно, чтобы опросить его?
– Как пойдет, – зевнул скуластый. – За час по-любому управлюсь.
– Вот и ладненько. – Бабич улыбнулся Павлу. – Парень с норовом, так что мои бойцы побудут здесь. Закончишь – отведут его в «обезьянник». Пусть посидит там, прочухается, пока его друзья приедут. Я их через часик и вызвоню.
– Как скажешь, Игорь Анатольевич, – вновь зевнул скуластый, кивнул полковнику, который, уходя, смерил Павла насмешливым взглядом, и вытащил из папки бланки. – Расстегните руки задержанному.
– Спасибо, – сказал Павел, потер запястья, разгладил намокшие волосы, сжал ладонями виски.
– Следователь Мартынов, прокуратура. – Человек сунул Павлу под нос удостоверение. – Почему нет документов?
– Не ношу с собой, – объяснил Павел. – Не хочу, чтобы попали в чужие руки.
Он поднял глаза, прищурился, запоминая лица конвоиров.
– Ладно, – опять зевнул следователь. – По факту взрыва на принадлежащем вам и вашему партнеру предприятии возбуждено уголовное дело. В связи с этим я должен опросить вас в качестве свидетеля.
– Я могу попросить занести в протокол факт избиения меня при конвоировании? – спросил Павел.
– Не отвлекайтесь, свидетель, – поморщился Мартынов. – От свидетеля до подозреваемого, кстати, один шаг. Не обостряйте ситуацию. И не мешайте работать. Суббота все-таки. Вы предупреждаетесь об ответственности за отказ или уклонение от дачи показаний и за дачу заведомо ложных показаний.
– И все-таки. – Павел нахмурился. – Я сообщу все, что знаю, но кем бы я ни был: свидетелем, подозреваемым, – требую уважительного отношения. Вот эти молодцы только что избили меня, и вы должны это зафиксировать. Я требую вызова врача и адвоката.
– Павел Матвеевич… – Следователь отложил ручку, откинулся назад. – Вы что? Не заинтересованы в скорейшем прекращении неприятностей? Или вы хотите, чтобы я вышел на пять минут?
– Я заинтересован в прекращении неприятностей, – кивнул Павел. – И в наказании негодяев. Я требую…
Он не успел договорить. Мартынов лениво кивнул, и плечи Павла обжег удар.
– Может, его опять в браслеты? – прогудел один из милиционеров.
Павел не встал с места, но развернулся и, не обращая внимания на занесенную дубинку, посмотрел ему в лицо.
– Зачем? – хмыкнул Мартынов. – Он непохож на дурака. Наивность пока присутствует, конечно, но она легко лечится. Ну что, продолжать лечение?
– Не стоит, – процедил сквозь зубы Павел.
– Вот и хорошо. – Следователь вновь взял ручку. – Вы поймите, Шермер. Я сам обеими руками за законность. Но она не должна распространяться на отбросы. На тех, кто ворует, убивает, гадит всячески. С волками только по-волчьи. Вы, кстати, сами балансируете на грани между человеком и поганью.
– А вы, значит, сортируете? – Павел опять потер виски. Звон в ушах не давал ему покоя.
– Жизнь сортирует, – вздохнул Мартынов. – Будьте серьезнее. Дело ваше непростое, теракт – это не какое-нибудь хулиганство, на контроль встанет. А кому охота получать неприятности? Так что вы бы не дергались. Я уж не знаю, кто там вас опекает в соответствующих органах, но вам бы умерить пыл да вести себя потише. Насколько я в курсе, в ориентировке насчет вас было сказано, что следует проявлять осторожность, объект может представлять опасность.
