И все же Борка – вот предел мечтаний всякого врага. Когда сайды обосновались в Скире и пошли на юг, с опаской обходя проклятую еще чужими богами Суйку, именно здесь тогдашний конг наметил предел Скира. Он не был так уж глуп, предполагая, что нельзя завоевать бескрайнюю землю. Только если часть ее. Еще в древние времена, когда ладьи сайдов уходили в разбойничьи походы от берега древнего Гобенгена, старики наставляли молодых и яростных: берите золото и камни, везите шкуры и снедь, захватывайте рабов и женщин, но не пытайтесь овладеть чужой землей. Ведь всякому сайду сызмальства было известно: если натягивать маленький кусок бычьей шкуры на большой щит, рано или поздно шкура лопнет, а вот чтобы щит сломался, такого еще никогда не случалось.
На языке народа, который сайды частью истребили, частью оттеснили в южные леса, слово «Борка» означало «Сломанные горы». Они и вправду были сломанными. Стиснули их с двух сторон ощетинившийся непроходимыми рифами Борский залив и делающая последний изгиб прощающаяся с Молочными пиками река Даж. Стиснули и переломали, смешали в каменное крошево, в котором и троп никаких не было, потому что всякое ущелье обрывалось в еще более глубокое ущелье, а всякая скала служила лишь вестницей еще более неприступных скал. Двадцать лиг каменного безумия от Даж до моря и только одно узкое плато, что как полоска засохшего меда вытянулось с севера на юг. На нем конг и построил крепость Борку, которая еще задолго до того, как стала крепостью, превратилась в шумный городок.
Конечно, борский рынок не сравнился бы не только со скирским торжищем, но даже и с дештским, крупнее которого, по слухам, вообще в Оветте не было. Но именно в Борке стояли пошлинные башни, в которых скапливалась монета, собираемая с купцов и с простых путников. А еще выше пошлинных башен вздымались тяжелые бастионы борской крепости, строительство которой закончилось, когда уже и Дешта пала к ногам сайдов. С десяток конгов в Скире сменилось, пока не был положен последний камень в укрепление. Но зато когда это произошло, сайды не только сами уверились в собственной мощи, но и уверили в этом всех окрестных правителей.
Всякий путник, ступивший на скирский тракт и вышедший перед началом Сломанных гор из северных, некогда бальских чащ, видел перед собой сначала нагромождения скал и выдолбленную узкую дорогу между ними. Через лигу он выбирался на плато, и перед ним вставали башни. Вначале путник больше ничего не мог разглядеть: ни городка, что надежно прятался за башнями, ни высокой стены, ни бездонного ущелья, через которое ему еще придется пройти по узкому каменному мосту, ни пошлинных башен на этой стороне ущелья. Он видел только башни далекой крепости и шел к ним, ехал на лошади или в повозке.
Вот ведь, думалось, наверное, какому-нибудь купцу, зачем же такие высокие башни, если боги и так защитили скирскую землю этими ужасными горами? Хватило бы башен и вполовину ниже. Ехал так этот купец, ехал, и вдруг начинал задумываться: отчего же башни не становятся ближе, а словно вырастают над окрестными горами? Еще проезжал лигу или две купец, но все еще не видел моста и даже не мог разглядеть ворот в соединяющей башни стене. И только преодолев от начала плато почти десять лиг, понимал бедолага, что такое действительная мощь, действительная высота и в чем заключается сила Скира.
Куда там чужеземному купцу, если даже обычные сайды нет-нет да и поговаривали, что боги построили эти укрепления. И то верно, разве могут рассказывать собственную историю камни, политые потом и кровью тысяч и тысяч рабов? А иных свидетелей уже не осталось в борской крепости.
– Ирунг, всякий раз, когда сомнения в правильности выбранного пути начинают беспокоить меня, я отправляюсь в Борку. Ее камни успокаивают.
Конг всесильного Скира, кутаясь в меховой плащ, стоял у высокого окна одной из башен и сквозь неровное стекло смотрел на уходящую к югу дорогу. За его спиной маг у тяжелого резного стола отдавал должное печеной оленине, запивая ее лучшим вином. На скирском боо, музыкальном инструменте, напоминающем кривую трубу с натянутыми внутри изгиба струнами, слепой музыкант вытренькивал прозрачную мелодию. Иногда он ловил губами тонкий мундштук и заполнял пустоту между нежными звонами тягучим голосом трубы. На застилавших пол шкурах танцевали рабыни, все одеяние которых составляли золотые браслеты на руках, шее, талии, щиколотках. Прислуживали за столом старшие женщины, закутанные в темные одежды до самых глаз.
– А меня успокаивает хорошая еда! – крякнул Ирунг. – Но окончательно я успокоюсь, когда послы, что съезжаются сейчас в Дешту, поставят печати на договорах со Скиром и разъедутся восвояси.
– Разве могут печати на договорах дарить спокойствие? – обернулся Димуинн.
– Я понимаю, что тебя гложет, – кивнул маг, вытирая жирные губы. – Кого-кого, а уж нас никакие печати никогда не останавливали. Так ведь и в этот раз не мы надеемся на силу печатей, а наши соседи!
– Нара! – окликнул конг согнувшуюся в почтительном поклоне женщину. – Уйдите отсюда и танцовщиц уберите. Эту, – он ткнул пальцем в одну из рабынь, – отведи в мои покои. Да приготовь ее как следует…
– Она только похожа на Кессаа, – почтительно заметил Ирунг.
– Я не пытаюсь утолить жажду. – Димуинн опрокинул в глотку кубок вина и, дождавшись, когда и слепой музыкант покинет зал, продолжил: – Уже хотя бы потому, что ее никто не сможет утолить, кроме самой Кессаа. Но сейчас я говорю не о ней! Никогда еще не случалось, чтобы в начале зимы, когда Скир окутывает покой, я чувствовал такое волнение, которое бывает только перед битвой!
– Это легко объяснить, – вздохнул Ирунг. – Ответственность лежит на тебе. Но ответственность сильного конга лучше, чем раздоры на совете танов, о которых нынешний Скир, к счастью, уже начал забывать.
– Он забудет о них окончательно! – раздраженно засмеялся Димуинн. – Но мое волнение не о том. Понимаешь, мне все время кажется, что мы пытаемся стронуть с места и сбросить со склона тяжелый камень. Мы представляем, что может случиться камнепад, но именно камнепад нам и нужен – внизу, под горой, наш враг.
– Именно так, дорогой Димуинн, – склонил голову маг.
– Так, – кивнул конг, – но не только так. Там же, внизу, мне чудится город – мой город, стены которого как раз и осаждает наш враг. И если камнепад окажется слишком сильным, он не только уничтожит врага, но и сотрет с лика Оветты мой дом!
– Риск есть, – согласился Ирунг. – Но у нас нет другого выхода. К тому же именно здесь, когда смотришь на камни Борки, понимаешь, что, сколь бы ни был велик риск, для Скира он ничтожен!
– Об этом я и думаю, – пробормотал Димуинн. – Что говорят лазутчики?
– Наши опасения оправдались, – вздохнул маг. – Кочевники за пределами королевства Гивв не просто готовятся к войне. Степь бурлит. Купцы, которые еще три месяца назад были в Томме, утверждают, что степной город переполнен знатными родами хеннов. Все идет к тому, что у серых появится вождь. Если он окажется сильным воином, на Оветту пойдет не войско из дружин нескольких родов, а ужасная орда. Хотя для нас плохо и то и другое.
– И кто он, этот вождь? – нахмурился Димуинн.
– Пока я не могу назвать тебе имени. – Ирунг поднял кубок. – Претендентов слишком много. Думаю, когда потоки крови из перерезанных глоток хеннских танов иссякнут, мы увидим того, кто останется живым. Вот он-то и будет вождем.
– Не легче ли найти общий язык с одним дикарем, чем с их советом? – прищурился конг.
– Нет. – Маг задумался. – И не только потому, что Скир нанес смертельное оскорбление серым, убив их посла. Это всего лишь избавляет хеннов от необходимости вести с нами хитрую игру. Веры хеннам нет. Не случайно и в прошлые времена ни один купец не ходил в Томму, не набрав сотню-другую охранников. Будущий вождь, кто бы он ни был, обязательно двинет конницу кочевников на Гивв, Крину, Оветь. И, без сомнения, сметет их, даже если правители этих земель попробуют предать союз с нами и захотят покориться степнякам. Хотя вряд ли они решатся сложить мечи. Хенны слишком голодны и свирепы, пленников же они презирают еще более, чем мертвых врагов. Единственная возможность выжить для наших союзников, это бежать в горы, а там долго не продержишься. Всех, кто останется на равнине, кочевники уничтожат или уведут в рабство. А доля степного раба хуже доли табунного пса. Собак, по крайней мере, серые не едят. Они захватят Оветту вплоть до Дешты, но вряд ли это утолит их жажду. Серых слишком много. Пять лет продолжается засуха в степи. Не могу предсказывать следующее лето, но эта зима скорее будет малоснежной. Хотя не всякую жажду утолит и влага… Выгляни в окно, конг! Нашествие неотвратимо! Степь обширна, но и у нее есть предел. С востока она упирается в подножия неприступных
