та уже готова была: орехов земляных перед парнем миску поставила. Запах от них чудный, не всякий откажется, а уж если с приговором…
– Пошли, – прошептала рабыня, потянув Кессаа за руку. – В трактире твой проводник прячется, самое время к нему идти. Хозяин его, демон этот одноглазый, по рядам с повозкой ходит. Пошли, а то упустим.
И то правда, едва не упустили. Тенями прошмыгнули мимо охранников Ярига, а баль уже на лошадь собирался садиться. Только тут Кессаа вблизи воина рассмотрела. Коренастый, но гибкий, хотя и возраст в бодрости не прячется. Не сказать, что великан, но роста выше среднего. Самое главное, что лицо открытое – досаду, как женщин увидел, даже прятать не пытался. И потом, когда Илит, как уговорено было, купить его пыталась, не на золотой блеск позарился, за работу деньги взял. Это Кессаа сразу почувствовала. А уж когда баль клятву произнес, все слова которой сама Кессаа еще из манускриптов наизусть знала, совсем от сердца у девушки отлегло. Поняла она: этот умрет, но пока жив, не оставит нанимательницу. А что лицо потребовал показать – ей ли того стесняться, если не один Лебб ее обнаженной рассматривал? Да и приятно, оказывается, видеть, когда от твоего облика цепенеет седой воин, словно по грудь в ледяную воду проваливается. Легко взлетела Кессаа в седло, прижалась к спине баль, дрожь его почувствовала, только не поняла, что от боли он задрожал, другое ей показалось. Она и сама впервые запах мужского тела вдохнула. Пот с ароматом винным в ноздри ударили. Поморщилась даже, но тут же подумала, а каким запахом ее Лебб одарит, – и еще крепче прижалась. А там и крепостные ворота показались. Илит с залитым слезами лицом далеко позади осталась, а впереди свобода. Свобода ли?..
Все перевернулось в один миг. Размеренное и постоянное ветреным и холодным сменилось. То ли время, то ли заклинание какое требовалось Кессаа, чтобы с новой долей свыкнуться. Только не было у нее такого заклинания. Простые слова были, одно из них и стала она твердить про себя, чтобы спокойствие в голову вернуть. Смотрела на уверенную спину проводника и повторяла: «Отец, отец, отец…» И когда тот у постоялого двора с приемышем Ярига разбирался, и когда велел в телегу возле издающих невыносимый запах кож ложиться, и когда Кессаа язвила в его адрес. Что ж, хромой воин, сам же меня дочерью обозвал. Или, думаешь, я бальского языка не знаю? Рич, значит, Рич. Только и ты будешь «отцом». Седым и недалеким, над которым молодая и умная посмеиваться должна. Не удалось посмеиваться. Уже под утро стычка со стражниками случилась. А ведь колдовала Кессаа на утерю следа, да только магия та против колдунов была, не для стражников тупоголовых, которые не по следам, а по приказу дорогу торят. Чуть судорогой руку не свело, которой она стилет на груди сжимала. А как слетела с лица ткань, даже юный задорный взгляд молодого зверька в скирских доспехах не остановил. Легко клинок в тело вошел, выдергивался тяжелее. Рука почувствовала, что не клинок она из горла парня тащит, а жизнь из него вытягивает. Только к лесу отошла от ужаса, хотя и виду не подала. А баль словно работу обычную выполнял, правда, мрачнел всякий раз, когда тел касался. Только в лесу его лицо посветлело, каждую ветвь прикосновением ладони провожал. У Кессаа от голода уже в животе засосало да ноги окоченели, когда баль на краю трясины привал объявил. Плащ велел сбросить. «Отец он, отец», – с усмешкой повторила про себя Кессаа, но от прикосновения к колену вздрогнула. Никто ее не касался, кроме Илит, но ведь Илит как мать ей была. Что ж, переодеться велит, значит переоденется! Тем более что зима уже дверь приоткрыла и ногу на порог поставила. Снега лишь не хватает, а ветер уже полной грудью не втянешь. Пусть пока баль старшего из себя строит. Если туго в пути придется, все одно Кессаа будет маленький отряд из беды вызволять.
А баль-то не прост оказался, куда как не прост! Целый бочонок муравьиного меда с собою везет. Наверное, и цены его толком не знает, а туда же, заработать хочет. Знал бы он, как слуги Аруха город переворачивали в поисках таинственного покупателя, вдвойне осторожней был бы. Меч ей бросил, да только непривычен для нее скирский клинок, но об этом Зиди ведать не следует. Как и о том, что она прекрасно знает, что мед его дорогущий волосы рыжим цветом одаривает. Интересно, а не растает ли любовь Лебба Рейду, если она с рыжим волосом перед ним предстанет? Может быть, попробовать стоит? Рыжие среди сайдов часто встречаются, а чтобы волосы черными были, как вороново крыло, редкость великая! Ладно, потом об этом. А пока лучше сухую лепешку сгрызть да запить ее кислым вином… Странное ощущение! Илит говорила, что мужчины народ опасный, ни к одному из них спиной поворачиваться нельзя, а вот от баль этого никакой опасности не исходит. Если только досада, что хром он и не молод. Как защищать-то Кессаа будет в опасном лесу?
О проводнике девушка думала и когда лепешку сухую грызла, и когда, радуясь теплой одежде стражника, правила коня вслед за лошадью Зиди в сонном лесу, и когда пыталась уснуть на мягкой листве, с дрожью ощущая спиной каждый вдох крепкого воина. С деревьями он разговаривает, простые слова бормочет, а словно паутину из сумрака вытягивает. Так вот она какая – магия баль!..
Когда из леса выбежал первый юрргим и лишил Кессаа лошади, она едва не задохнулась от ужаса, но на каменистой пустоши уже упивалась азартом и злобой. Сама бы спрыгнула вниз, но что-то говорило ей, что не пришло еще ее время. Егерей со следа сбила, а уж когда молодых Стейча на краю пустоши почувствовала, кровь глаза ей залила, даже о юрргимах забыла. Только когда один из одурманенных несчастных рванулся к ней по склону, в себя пришла, да и то лишь затем, чтобы завизжать, как послушница храма, наступившая в темной кладовой на крысу. А Зиди ловок оказался, и хромота не помешала, хотя и усилилась. Плохое это дело – укус юрргима. Такой яд из крови просто так не выжжешь. Неужели и ей напрягаться придется? Придется – не придется, а нельзя такого воина терять, да и не отработал он еще уплаченное. И не отработает, если она не поможет – вон они, молодые Стейча, в ширину отца не догнали, а в плечах раздались почти в размер Лебба Рейду! Помогать придется Зиди, да что-то в голову то давнее заклинание не приходит. Неужели для него необходимо, чтобы тебя голой бросали на камни и плетками по ягодицам секли? Другое дело баль – на ногу припадает, а лицо спокойное. Вон с собаками сам непонятным образом разобрался, только как же он со Стейча сражаться станет?
На себя взяла боль Зиди Кессаа. Заклинание простым было. Взяла и тут же распласталась на верхушке скалы, даже фигуры у ее подножия в туман канули. Как же ты терпишь такую муку, воин? Что помогает этот мрак в глазах рассеивать? Самой бы проморгаться, не завыть от боли, срубил уже старшего? Младшего так не возьмешь. Что там Гуринг рассказывал о недомогании, о больной спине, которой отец Ирунга еще когда- то за себя жрецов страдать заставлял? Как тебе, младший Стейча, вот такая боль в ноге? Помешает в живых остаться?..
Ни радости, ни удовлетворения от смерти Стейча Кессаа не почувствовала. Или вовсе не думала об этом, не до того оказалось. Пришлось в чувство Зиди приводить, которому становилось хуже с каждым мгновением, вытряхивать из доспехов Стейча, натягивать их одеяние на себя. Что ж, через ласский мост эти доспехи перебраться помогут, а там придется воспользоваться советами Гуринга. Неужели через Суйку идти? Знала ли об этом Тини, когда манускрипт приносила о мертвом городе? Если не знала, то голову можно склонить от подобной предусмотрительности. А если знала, то не слишком она бережлива к племяннице. Впрочем, не до разговоров теперь, Зиди спасать придется. И не только потому, что без него труднее будет, а от страха одной остаться. Илит далеко, Тини неизвестно где, а этот полумертвец все-таки на человека похож…
«Отец», – продолжала повторять про себя Кессаа и когда искала среди камней корешок злобоглаза, чтобы остановить яд, и когда гнала лошадей к ласским башням. Перед крепостью похолодела, когда флаг дома Рейду на воротах разглядела. Оглянулась на Зиди, чудом все еще не вывалившегося из седла, и направила коня на мост. Стража слова девчонки услышала как окрик молодого Стейча, известного злобным нравом, и препятствий чинить не стала. А там уж затеряться в улочках Скочи не сложно оказалось.
Страшно стало не тогда, когда пришлось схватиться со старухой, хотя никогда еще Кессаа с магом силой не мерилась. Не так уж ведьма и сильна была. Это как с силачом безголовым тягаться – отойди в сторону, он сам себя покалечит. И выкормыши ее Кессаа не испугали, тем более что и тут Зиди помог. Чем только сдерживал он себя, чтобы во мрак не провалиться? И колено Зиди не испугало Кессаа. В каморках жрецов приходилось и не с такими больными разбираться. Страшно стало, когда беглянка задумалась, как ей из Скочи выбираться придется. Чувствовала она уже магию наведенную, шарил кто-то ночными улицами, прислушивался, заслоны на омасском тракте ставил. Спешить надо было, да мороком пренебречь следовало. Морок-то наведенный для опытного колдуна словно костер в степи темной ночью. Тут-то Кессаа и вспомнила самые потрепанные и ветхие свитки. Их она наизусть помнила, вот только упражняться в этих заклинаниях не приходилось. Платить дорого придется, а что делать? Или Тини не говорила, что возраст жрицы не тот, что от дня рождения подсчитан, а тот, что по силе ее отмерен? Выполнила Кессаа страшный обряд и накинула покрывало смерти и на себя и на баль. Сбросила на темных улочках Скочи трупы ведьминых
