– А ты не ершись, – посоветовал дед. – Опять же, кто сказал, что мы тебя морить наставлениями станем? Может быть, ты сам к мудрости припасть хочешь?
– Подожди ты, – отмахнулся от деда Уска. – Сам-то хоть понимаешь, о чем говоришь? Много ли ты сам припадал к мудрости в полторы дюжины лет?
– Много ли, мало ли, а все одно начерпал, что не расплещешь, – гордо задрал нос дед.
– Не расплещешь, если нагибаться не станешь, – съязвил кузнец и опять повернулся к Марику: – Тут такое дело, парень. Меч участия твоего не требует. Дай срок – будет тебе меч. Конечно, магии, которая из ножен меча на спине Кессаа рвется, в нем не будет, а вот сталь слажу лучше. Но о том сам после судить будешь. Работа долгая. Насчет Оры мне тоже сказать нечего. Точнее, все сказано уже. От слов своих отступаться я не буду. Мой дом – ее дом, а уж то, что глаз ты на нее положил, ни тебе, ни мне о том перемалывать не стоит.
– Кто это сказал? – растерялся Марик, чувствуя, что жар из живота на щеки его перебрался.
– А и говорить ничего не надо, – хмыкнул с набитым ртом дед. – Ты ж зацветаешь при ее виде точно так же, как теперь зацвел!
– Не тереби парня! – оборвал деда Уска. – Или и Ора не цветет точно так же? У ремини, кстати, женщина решает. Выбор парень делает, а уж женщина решает, соглашаться с его выбором или в девках остаться. Одно скажу: хорошо, что ты уходишь. У нас молодой парень, если на девчонку глаз выцелит, да еще и ответный взгляд получит, уходит из поселка на год. Тот самый срок, чтобы хмель из груди выдуло да с глаз смахнуло, так что уходи с чистым сердцем: что останется – твое, а что смоет – о том жалеть не следует.
– Да я!.. – попытался вставить Марик, но Уска только рукой в его сторону махнул.
– Наставления по обету твоему дед тебе скажет, если не все сказал еще, а я о другом тебя просить стану. За Насьтой присмотреть.
– Не понял я, – выпрямился Марик. – Как же я присмотрю за ним? Или идет он с нами?
– Идет, – скривился в гримасе Уска и с хрустом сжал кулачищи. – И ведь сам понимает, что не на его зуб орешек, и разгрызть не пытается даже, а все равно идет, за тем лишь, чтобы любоваться на него вблизи!
– На нее, – поправил кузнеца нахохлившийся дедок.
– Да… – топнул ногой Уска. – Ладно б хоть смысл какой в этом был! С другой стороны, в молодости смысл в самой молодости и заключается! Я сам таким был, вот только ведьмы такой не встретил.
– На твое счастье, – с ухмылкой ввернул дедок.
– О счастье болтать не стану, – отрезал Уска, – но и о несчастье забывать тоже. Пригляди за ним, парень. Не прошу тебя обет твой нарушать или указывать что Насьте…
– Он сам кому хочешь укажет, – зло хихикнул дед.
– Просто не оставляй его, понял?
Сказал кузнец эти непростые слова и глазами, как горящими углями, в Марика уставился, а того только что не вывернуло от этих слов. Не сиди он сейчас в чужом доме, не прими он угощения толику времени назад – встал бы и молча ушел, а тут – что хочешь делай, а отвечать надо.
– Спасибо, Уска, – кивнул кузнецу Марик после долгой паузы, затем еще раз кивнул, собираясь с духом. – Спасибо, что просишь меня об этом. Может быть, и я так просить кого буду, когда по воле Единого детей выращу? Вот только мнится мне, что в мои, пусть еще небольшие, годы всякое слово как стрела. Если сердце принять его может, так и нечего целить – ранишь. А если брони на том сердце холодные, так ты хоть обстреляйся – толку не будет!
– Слышишь, парень? – зашевелился Анхель. – А может, вернешься когда, ко мне в ученики пойдешь? Уж больно ты слова складно лепишь…
– Тихо, – оборвал старика Уска. – Не о том сейчас речь!
– Да знаю я, о чем речь! – вскочил на ноги старик. – Ты же по этому парню как по отливке молотом стучишь – и слушаешь, есть в нем раковина или нет! А по нему стучать не надо хотя бы потому, что другой раз перелить все равно не успеешь! Его предупреждать надо! И не о том, что Насьта твой разум потерял – поумней твоего сына еще поискать в нашей долине, – а в том, что девка эта, Рич, или Кессаа, демон ее разберет, – сумасшедшая!
– Сумасшедшая? – удивился Марик.
– Именно так! – рявкнул тонким голоском дед, плюхнулся на чурбак и добавил: – Но не дура, совсем не дура!
– Так что же… – удивился Марик. – Что же ты полагаешься на нее?
– А на кого еще полагаться? – взвился дед, но тут же опять остыл: – Я вот что тебе скажу, парень. Ты все то, что слышал от меня, помни, но запомни и главное. И Насьта о том тоже знает. Ты помоги ей. Ты ее не оставляй, потому как Насьта ее точно не оставит – и не по причине слабости какой, а по иному делу. Красота красотой, а есть в ней что-то такое… Она как Аилле! Сжечь может, но темно без нее и холодно, понимаешь?
– Это ты о чем, дед? – недоуменно повернулся к Анхелю Уска.
– А! – махнул рукой старик и отвернулся.
– Ладно, – сплюнул кузнец. – Разговоры разговорами, но и дело надо знать. Ты… это… куда… лопату свою дел?
– Нет ее больше, – вздохнул Марик. – Кровь юррга железяку мою сожрала. Жердину на берегу положил.
– Там и оставь, – кивнул Уска и, поднявшись, пошел к горну, наклонился и выудил оттуда длинный сверток. – Вот. Времени у меня было немного, но было кое-что под рукой. Сладил я тут для тебя. Это не меч, так что воином себя не считай. Но и с лопатой твоей я тебя за Мангу не отпустил.
Хотел было Марик огрызнуться, что и лопатой можно юррга положить, но тут холстина сползла с того, что он в руки принял, и язык у парня отнялся. Только и прохрипел через силу:
– Что это?
Странное что-то обнаружилось в свертке. Палка ли, древко ли, посох ли – неизвестно, но выполненный из красного дерева, да еще сеткой проволочной прошитый, которая сквозь осмолку как нитка серебряная да черненая поблескивала. Один конец толще оказался, другой чуть тоньше. Тонкий в трубку стальную в локоть длиной был вставлен, толстый – окатышем стальным да заостренным окован. Всего удовольствия на три локтя. Рядом ножны серой кожи лежали, похожие на те, что на поясе Насьта таскал, только шире в полтора раза, да из ножен оголовок рукояти виднелся, а под ним сама рукоять, снаружи полоской кожаной, на вар посаженной, оплетена.
– Что это? – не понял Марик, поймал на предплечье палку, удивился легкости ее, но тут же почувствовал, что тянет оголовок вниз, едва ли не на четверть длины надо середину рычажить, чтобы ожил посох в руках!
– А демон его знает, – сдвинул брови кузнец. – Приглядывал я за тобой, парень, когда ты по утрам ветер перекопать с железкой своей пытался. Понять все не мог, как ты в одном котле замесить глевию с копьем пытаешься, а потом махнул рукой. Отчего я думать должен? Получается – и ладно. С другой стороны, с глевией ты бы юррга не взял – смял бы он лезвие, а для рубящего удара никак бы ты мгновения не выискал. С копьем бы взял, но, опять же, будь у тебя копье в руках, а не лопата твоя, не застряло бы оно у юррга в глотке, а проткнуло его до хвоста, а значит, и тебе, парень, синяком на ребрах отделаться не удалось бы. Или не видел, как ребра хрустели у одного из дозорных?
– Видел! – кивнул Марик. – Да вот не пойму только, чем мне эта палка помогла бы?
– Ну не палка, а древко, – крякнул кузнец. – Да не из простого дерева, а из одра!
– Из одра? – удивился Марик.
– Из одра, – кивнул старик, с которого вдруг всю его спесь да немощь как рукой сняло.
– Ну-ка потяни за рукоять, – предложил кузнец.
Смахнул Марик клапан с ножен, вытянул странный меч, перебросил его из руки в руку. Коротковат, едва ли больше полутора локтей, но не тяжел. Лезвие тонкое и непривычно широкое – с ладонь, но по оси на треть длины утолщенное: если сточить грани пальца на три с каждой стороны, почти эсток[4] получится. Или огрызок от эстока. Видел такое оружие Марик у одного воина в соседней деревне, но так тот меч втрое длиннее был, им, как его хозяин говорил, даже кирасу проткнуть
