новая стрижка с этим странным хохолком на затылке…
— Вы чудесно выглядите, мадам! — начинает он. — Скажите, как вы относитесь к овцам?
Глава 18 Леди Кэролайн Элмхерст
Как я отношусь к овцам? Честное слово, на мгновение мне кажется, что Тируэлл — банальный извращенец. Сейчас в комнату приведут бедное животное на потеху его светлости. Только бы не барана. Что-то мне не хочется принимать участие в веселье.
Слава Богу, я ошиблась. Страсть герцога к античным статуям оказалась не самым большим его увлечением. Он еще питает нежные чувства к овцам. Он относится к ним очень трепетно, с особой нежностью.
Во время ужина он только о них и говорит. Ягнята, бараны, ярки…
— Секунду, сэр. Я не совсем поняла вас. Значит, ярка — это ягненок-девочка?
— Да! — Он с радостью размахивает в воздухе вилкой. — Это овца после первой стрижки, в возрасте от девяти месяцев до полутора лет.
Мне приходится проявлять заинтересованность в этом странном разговоре.
— Насколько я понимаю, они могут быть одновременно и ярками, и суягными овцами?
— Правильно! Если это особь женского пола. Но если это представитель мужского пола, которого кастрировали взрослым, после шести месяцев, то это баран. Бывают еще бараны-годовики…
Кажется, он никогда не замолчит. При этом я не улавливаю никаких грязных намеков. Он продолжает посвящать меня в премудрости животноводства педантично и совершенно серьезно. Он мне смертельно надоел. Я надела свое лучшее платье. Я едва не подвергла себя экзекуции сахарной патокой. И для кого? Для этого помешанного на овцах идиота? Улыбаясь и кивая, я продолжаю внимательно слушать его. Кажется, теперь я знаю все о секретах племенных пород.
— Итак, свейлдейл — это порода длинношерстных овец, с изогнутыми рогами, мясошерстного направления. Текстура шерсти этой породы грубовата, на мой взгляд, но качество пряжи превосходное…
Эта фраза возвращает меня к мыслям о Конгривансе. Вино, изысканная еда и отблеск свечей на фарфоре и серебре действуют на меня успокаивающе. В компании милого джентльмена я вполне смогла бы настроить себя на любовный лад.
— Конечно, Каро, вы согласитесь с тем, что с точки зрения качества шерсти действительно безупречная порода — это шевиот. Ее вывели специально для нашей холмистой местности. Этим овцам не страшны заболевания, такие как копытная гниль или блеклое руно. Хотите — верьте, хотите — нет, Каро. Овцы — создания очень нежные, склонные к самым разным заболеваниям.
— Неужели?
От ужаса я прикрываю лицо ладонями и незаметно зеваю. Еще немного вина, и я усну. Моя улыбка больше похожа на гримасу. Пора бы ему уже перегнуться через стол и уткнуться в мое декольте. Хоть какое-то разнообразие!
Мое восклицание придает ему новые силы. Теперь я знаю названия всех болезней, угрожающих бедным животным. Слава Богу, ужин уже закончен, иначе одно упоминание о зараженности яйцами мух заставило бы меня убежать в туалетную комнату. Он прекращает говорить и внимательно смотрит на меня. Причина проста. Я скинула туфли. Вполне невинно глядя на него, я начинаю поглаживать его ногу. Господи, слава тебе, он замолчал!
А дальше происходит немыслимое. Он нагибается, сбрасывает мою ногу со своей ноги и почти истерично продолжает:
— Больше всего я опасаюсь копытной гнили, которая переходит на член барана и…
— Наверное, мне пора оставить вас и пойти в гостиную. Я прикажу подать вам портвейн.
— Ну что ж. Отличная мысль!
Он встает из-за стола и провожает меня испуганным взглядом.
Господи, я заслужила эту небольшую передышку. Поднимаюсь в гостиную. Сажусь на диван и жду. Часы отбивают четверть часа. С веером в руках в комнату входит Мэри. Она испуганно оглядывает комнату, ожидая увидеть неистового герцога, срывающего с себя одежду.
— Ваш веер, миледи.
— Молодец. Только его пока здесь нет. Придешь позже.
Проходит полчаса. Мок ладони становятся влажными. Наконец он появляется. Его лицо покрыто красными пятнами.
— Прошу, садитесь, ваша светлость.
Я очень стараюсь придать голосу соблазнительные нотки.
Он садится на другом конце дивана и испуганно смотрит на меня. Не могу понять, в чем дело. Это смущение, отвращение или робость? И что же мне теперь делать? Я продолжаю хранить молчание. Он достает платок и громко сморкается. В эту минуту в дверях появляется миссис Тайсон с чаем.
— Сахар? Молоко? — Я не спеша разливаю чай. — Какие милые чашки! Неужели это английский фарфор?
— Французский, мадам.
Он берет со стола чашку с блюдцем и громко кашляет. Мэри стучит в дверь и входит в комнату.
— Ваш веер, миледи. Вы забыли его в спальне.
— Спасибо. Пойди принеси мою нюхательную соль.
Время идет. По крайней мере мне так кажется. Проходит целая вечность, и герцог снова кашляет.
— Ваша светлость?
Он ставит чашку на стол.
— Теперь я готов оценить ваш талант.
О Боже. Он продолжает сидеть. Кажется, я понимаю, чего он хочет. Я опускаюсь с дивана на пол и на коленях, медленно, двигаюсь в его сторону. Дьявол! В корсете это чертовски сложно.
При моем приближении он крепко сжимает колени, приоткрыв от изумления рот.
— Я имел в виду ваш музыкальный талант, мадам.
От смущения я заливаюсь румянцем. Черт, мог бы так и сказать! В эту минуту я согласна на все, лишь бы это скорее закончилось.
В дверь стучат. Широко зевая, в комнате появляется Мэри с нюхательной солью. Я благодарю ее и велю дожидаться меня в спальне.
Она сосредоточенно хмурит брови и делает мне какие-то знаки, повернув голову в сторону холла и часов.
— Ради Бога, Мэри, ступай наверх и жди меня там.
— Слушаюсь, миледи.
Она прикрывает за собой дверь.
Склонившись над фортепиано, я делаю вид, что выбираю ноты. По-моему, это должно служить ему сигналом. Принятая поза дает ему отличную возможность подойти и обнять меня. В прошлом это всегда срабатывало. Я напрасно жду. Ничего не происходит.
Исполнитель из меня никудышный. Вряд ли я смогу произвести на него впечатление. Наверное, он все еще ждет подходящего момента, чтобы подойти поближе. Не буду спешить. Я переставляю подсвечник так, чтобы свет лучше падал на ноты, очень медленно снимаю с запястий браслеты. Не торопясь, я поправляю волосы, особенно долго вожусь с локоном, упавшим на мое декольте. Господи, скукотища какая! Теперь мне следует расправить складки на платье, чтобы ему лучше были видны мои лодыжки.
Я ставлю перед собой сонату Гайдна — довольно нудную, на мой взгляд, вещь. Признаться, выбирать не приходится — когда-то давно мне с трудом удалось ее выучить. В моем исполнении она звучит не так отвратительно, как все остальное из моего весьма скромного репертуара. Не успеваю я доиграть первую
