Поэтому я подхожу и целую ее в мягкую щечку, Энн делает то же самое. Потом я целую липкую мордашку Тома. Он от застенчивости прячет лицо в сюртук Шада.
Шад гладит его по голове и открывает перед нами дверь. Карета ждет, сзади привязана лошадь Шада.
Он подсаживает меня и Энн в карету. Энн мечется, и я настаиваю, чтобы она села по ходу движения. Шад садится рядом со мной напротив нее.
— Как вы узнали, где мы? — спрашиваю я. Он пожимает плечами:
— Я следовал за каретой. Я приехал бы раньше, но Шеба на въезде в деревню потеряла подкову, на постоялом дворе я встретил Мэтью и Джеймса. Они сказали, где вы.
— И вы думали?.. — Но я не могу говорить об этом, когда Энн сидит напротив меня. С тех пор как Шад утихомирился, она постоянно бросает на меня укоризненные взгляды. Знаю, она подозревает, что я сказала ему, куда мы поехали, и, хуже того, возможно, теперь решила, что я испытываю симпатию к ее мужу. Но откуда у Шада эта идея? Я не разбрасываю повсюду носовые платки с вышитой земляникой, как Дездемона. Я едва разговариваю с Бирсфордом, и то только по необходимости; вспомнив, что сегодня вечером мы обедаем с Энн и ее мужем, я едва не застонала от досады и расстройства. Я предвижу вечер, полный словесных ловушек (Шад), укоризненных взглядов (Энн) и, самое худшее, глуповатой жизнерадостности (Бирсфорд).
Шад зевает и закрывает глаза. Его голова резко падает мне на плечо, я вздрагиваю, но он крепко спит.
Энн смотрит в окно. Она не хочет разговаривать со мной, и я обижена, что она так и не поблагодарила меня за организацию этой злосчастной поездки. К тому же мое платье, возможно, безнадежно испорчено (я упрекаю себя за меркантильность, но это платье мне нравится).
Карета покачивается и подпрыгивает. Голова Шада скатывается с моего плеча на грудь, потом он кладет голову мне на колени. Я уверена, что всего несколько дней назад это привело бы к непристойностям, если бы мы были одни.
— Скверно пахнет, — бормочет он.
— Это из-за ребенка.
— Я другого и не предполагал.
Голова у него горячая. Я кладу руку ему на лоб.
— Вам нездоровится, Шад?
Он отталкивает мою руку, чешет затылок, сбив галстук, и снова засыпает.
Энн вытаскивает из сумочки вышивку. Я в полном восхищении. При таких обстоятельствах, даже в карете с прекрасными рессорами, мои навыки в шитье ждало бы суровое испытание. Я наверняка пришила бы рукоделие к своей юбке.
— Ты в порядке? — шепчу я ей.
— Вполне.
— Я сожалею о… — Я киваю вниз на спящего у меня на коленях мужа, который горит огнем. Несмотря на мой гнев и печаль, я чувствую к нему странную нежность.
— О, он настоящий герой, — бормочет Энн с легкой иронией. — Защищал свое доброе имя.
Я смотрю вниз. Шад спит.
— Энн, уверяю тебя, между мной и Бирсфордом никогда ничего не было. Не знаю, почему Шад так думает. Возможно, потому, что я была в вашей ложе одна и в маске.
— Ах да. — Она не встревожилась, чему я рада. — Бирсфорд сказал, что это грандиозная шутка.
— Я думаю, он нездоров.
— Бирсфорд?
— Шад.
— Думаешь, он сошел с ума? Это вполне вероятно.
— Нет! — Хотя, может, немного и сошел. — Думаю, у него лихорадка.
— Надеюсь, он не заразный? — строит гримаску Энн. — Не хочу пропустить вечеринку у леди Алвинг в среду. — Она смотрит на меня. — У тебя что-то на лице.
— Где?
— На щеке. Позволь мне. — Подавшись вперед, она трет мне щеку своим изящным носовым платком. — Это, должно быть, из-за чумазого мальчишки.
— Которого я поцеловала ради тебя…
— Шшш! — Энн смотрит на Шада. Он не двигается.
— Он довольно милый ребенок. Эмма будет такой же через несколько месяцев, когда научится ходить.
— Нет, не будет! — Игла втыкается в ткань. — Что ты наденешь сегодня вечером?
— Сомневаюсь, что мы приедем, если Шад нездоров.
Энн кивает и делает какой-то сложный стежок. Прислонившись головой к окну, я мечтаю, чтобы эта несчастная поездка скорее закончилась.
Шад
— Проснитесь.
Что за наглость. Даже если появилось французское судно, такая фамильярность непростительна. Кровать качается подо мной. Море бурное.
— Шад, проснитесь. Мы дома.
А, теперь я вспомнил! Я в карете, и Шарлотта трясет меня за плечо.
Я выпрямляюсь, смущенный тем, что заснул у нее на коленях, хотя по сравнению с остальными воспоминаниями об этом дне это не так плохо, как размахивать рапирой в комнате, полной женщин и детей. Я все еще сомневаюсь, что визит был столь невинен, как уверяли меня Шарлотта и Энн. Все это меня смущает.
— Где леди Бирсфорд?
— Мы завезли ее домой, — говорит Шарлотта. — Сэр, вам нехорошо.
— Занимайтесь своими делами, мэм. — Отвечаю ей я. Шарлотта права, но я не хочу, чтобы она суетилась надо мной.
Голова у меня жутко болит, тело тоже. Стакан бренди меня поправит, и я велю Робертсу, который открывает входную дверь, принести мне его в кабинет.
Шатаясь, как пьяный, я вхожу в дом и начинаю долгий, трудный подъем по лестнице.
— Вам нужно лечь в постель, — торопится за мной по пятам жена.
— Довольно, мэм. — Я вхожу в кабинет и захлопываю дверь перед ее носом. Ужасно грубо, но мне надоело охотиться непонятно за чем из-за женской глупости.
Найдя трутницу, я зажигаю свечу, потом пытаюсь развести огонь в камине, поскольку ужасно замерз. Щепки загораются и гаснут. В комнату входит Робертс.
— Ох, сэр. Не так, сэр. — Забрав у меня свечу, Робертс зажигает огонь в камине, потом лампу на каминной полке.
— Похоже, у меня небольшая лихорадка, — говорю я. — Не о чем беспокоиться. Где бренди?
Робертс берет со стола бокал и, оглянувшись на меня, роняет его. Бренди выплескивается на ковер, бокал катится по полу. Робертс пятится.
— Что, с тобой, черт побери?! Дай мне другой бокал.
— Милорд, — говорит он. — Милорд, вы…
Я вижу свое отражение в зеркале на каминной полке. И на миг застываю от ужаса.
— Принеси мне еще бренди. Скажи леди Шаддерли, чтобы она вернулась в дом родителей. Не позволяй бастардам подниматься наверх и не принимай никаких посетителей.
— Врач, милорд, я вызову…
— Как хочешь. Это мало что изменит.
