Она собралась откинуть покрывало, но большая рука Люсьена удержала ее. Удивленная, она оглянулась на него. Он просто смотрел на нее, и его глаза были полны какими-то разноречивыми чувствами, определить которые она не смогла.
– Мне нужно уходить, – прошептала Эвелин. – Солнце встает.
Люсьен не ответил, только переплел ее пальцы со своими в молчаливой просьбе. Сердце Эвелин, казалось, таяло. О чем он думает? Почему смотрит на нее так, будто у нее есть ключ к какой-то важной разгадке?
– Ты же знаешь, я не могу остаться, – сказала Эвелин. Не отрывая взгляда от ее глаз, Люсьен поднес руку Эвелин к своим губам и запечатлел поцелуй на ее пальцах. Его глаза закрылись, длинные черные ресницы резко выделялись на фоне бледных щек, придавая лицу трогательную беззащитность.
У Эвелин перехватило дыхание. Напряжение росло, эмоциональные сети все теснее оплетали их, все ближе притягивая друг к другу. Боже, что происходит? Где тот повеса, которого она знала раньше?
Эвелин сжала его пальцы, и Люсьен вновь обратил на нее свой взор. Она могла только смотреть на него, слова, которые готовы были слететь с ее уст, она не осмеливалась произнести. Боялась произнести. Эвелин только облизнула губы. Может быть, все же сказать наконец...
Вдруг что-то дрогнуло в его лице, и взгляд Люсьена стал отсутствующим. Он отпустил руку Эвелин, затем поднялся с кровати и взял свою одежду. Момент прошел. Теперь это был прежний равнодушный Люсьен, а тот, уязвимый, исчез, как будто его никогда и не было.
Эвелин с печальные вздохом тоже начала одеваться.
Только позже, по дороге домой, в экипаже, Эвелин вспомнила, что так и не спросила у Люсьена о Данте Уэксфорде.
Люсьен тосковал по ней.
Он посмотрел на часы. Было начало второго пополудни, и Эвелин придет еще очень не скоро. И сегодня ночью она придет в последний раз.
Он может изменить условия сделки. Может потребовать больше ночей. Неделю. Месяц. Сколько угодно – пока не надоест.
Люсьен размышлял над этим, прикидывая в уме разные возможные варианты. Он мог бы заставить Эвелин сделать это, угрожая вызвать на дуэль ее отца.
И она возненавидит его.
Устыдившись своих мыслей, Люсьен отказался от этой идеи. Эвелин не похожа на других женщин. Он не сможет принуждать ее к продолжению связи, так как слишком уважает ее.
И это больше всего удивляло его.
Нахмурившись, Люсьен начал просматривать лежащую на столе почту. Первым ему попалось письмо от мачехи, герцогини Хантли, которая требовала, чтобы он присутствовал на обеденном приеме в честь его отца. Это вызвало у него недоумение.
Кларисса редко писала ему; на самом-то деле ее бесил сам факт его существования. То обстоятельство, что Люсьен жил и дышал, оскорбляло ее, но она ничего не могла с этим поделать. Люсьен находил ее эгоистичной и бессмысленно жестокой. Кларисса же считала его непочтительным, бесчестящим репутацию семьи. Из-за взаимной неприязни при каждой встрече у них возникали трения.
С объективной точки зрения Люсьен понимал такое отношение Клариссы к себе. Они были женаты с его отцом всего лишь год, когда бывшая любовница, француженка Софи Дюферон, напомнила о себе герцогу с предложением отдать его пятилетнего сына в обмен на определенную сумму денег. Герцог, даже не подозревавший о существовании своего ребенка, немедленно отправился во Францию, чтобы лично увидеть мальчика.
Узнав дату рождения ребенка, герцог Хантли сразу же признал Люсьена своим сыном. Он заплатил Софи вдвое больше того, что она просила, но с условием, что она навсегда исчезнет из жизни сына. Софи не замедлила поступить именно так, и Люсьен больше никогда не видел своей матери.
Герцог забрал Люсьена в Лондон и, к ужасу молодой жены, поселил его в детской комнате своего дома. Намерение Клариссы избавить дом от мальчика было пресечено угрозой герцога упрятать ее в глуши до конца жизни. Единственным утешением для Клариссы было то, что Люсьен никогда не сможет наследовать титул; законным наследником должен был стать ее ребенок. И год спустя она с гордостью преподнесла герцогу этого наследника – их сына Роберта.
Несмотря на то, что Люсьен рос в герцогском доме, всегда был хорошо накормлен, одет и получал соответствующее образование, холодная сдержанность его отца и откровенная ненависть мачехи не могли сделать счастливым его детство. Он надеялся поближе сойтись со своим сводным братом Робертом, но Кларисса сделала все для того, чтобы привить своему сыну враждебное отношение к Люсьену.
Герцог с самого начала дал понять, что взял Люсьена на попечение только из чувства ответственности, а не из-за отцовской любви к своему ребенку. В глазах Люсьена единственным оправданием такого поведения отца было то, что и к Роберту он относился не лучше, чем к своему незаконнорожденному сыну, и Люсьен пришел к выводу, что его отец просто по натуре равнодушный человек. Хотя Люсьену не хватало отцовской любви, тем не менее в материальном отношении он не испытывал лишений, и герцог даже оплатил его учебу в Итоне.
Когда Люсьену исполнился двадцать один год, отец подарил ему некоторую сумму, с тем чтобы он мог начать самостоятельную жизнь. Благодаря серии удачных вложений Люсьену вскоре удалось утроить первоначальный капитал. Сейчас, в возрасте двадцати пяти лет, он обладал состоянием, сопоставимым с состоянием самого герцога Хантли, и это обстоятельство приводило в ярость Клариссу. Умение делать деньги и тот факт, что он был признанным сыном герцога, обеспечили Люсьену популярность в светских кругах Лондона. Из-за своих скандальных «подвигов» он получил прозвище «Люцифер», а когда он подружился с Данте, непризнанным внебрачным сыном графа, их дуэт окрестили Дьявольской братией.
Кларисса с трудом переносила все это. Каждый раз, когда им приходилось встречаться на светских мероприятиях, она проявляла холодную терпимость к присутствию Люсьена, в которой безошибочно угадывалась ненависть. Поэтому то, что она приглашала Люсьена на торжество в честь его отца, выглядело странным. Он знал, что Кларисса с удовольствием казнила бы его, если бы могла. Нет сомнений: это отец Люсьена потребовал его присутствия, а Кларисса не посмела возразить мужу.
