вставая с места, со всего размаха ударил его бичом.
— Ты опять переел, — сказал он. — Завтра я посажу тебя на паек. — Затем Лаполад повернулся ко мне. — Ну, а теперь ты.
Я отступил на несколько шагов, чтобы он не мог достать до меня бичом.
— Лезть в ящик? — испуганно спросил я.
— Пока нет. Покажи нам сперва, на что ты способен, — перепрыгни через эту канаву.
Канава была широкая и глубокая. Но я ее перепрыгнул на целых два фута дальше края.
Лаполад остался очень доволен и объявил, что я гожусь для работы на трапеции.
В первой повозке помещались хозяева, во второй — звери. Третья служила спальней для остальных членов труппы, туда же складывали и все бутафорские принадлежности. Для меня места внутри уже не нашлось, мне дали две охапки соломы, и я лег под повозкой.
Хотя постель моя была лучше, чем в предыдущие ночи, но я долго не мог заснуть. Огни погасли, дневные звуки затихли, и среди ночной тишины слышно было только, как переступают привязанные к повозке лошади, как они натягивают веревки и хрустят пыльной придорожной травой. Время от времени в зверинце раздавались тяжкие вздохи льва, как будто тишина и зной этой летней ночи напоминали ему родную африканскую пустыню. Порой я слышал, как он сердито бил себя хвостом, словно проблеск мужества вспыхивал в его ослабевшем сознании и его на миг охватывали возмущение и жажда вырваться на волю.
Лев сидел в прочной железной клетке, я же был на свободе, и у меня мелькнула мысль уйти и продолжить свой путь. Но как быть с одеждой, которую мне дал Лаполад? Унести ее — значит украсть. Этого не позволяла мне совесть, и я решил, что должен выполнить уговор и отработать за нее новому хозяину. В конце концов, вряд ли он хуже моего дяди; а когда я ему заплачу свой долг, я снова буду свободен.
Наша группа направлялась через Фалез на ярмарку в Гибрэ. Там я в первый раз увидел Дьелетту в клетке льва и услышал, как Лаполад зазывает зрителей в свой балаган.
Костюмы достали из сундуков. Дьелетта поверх трико надела серебряное платье с золотыми блестками; на голове у нее был венок из роз. Мальчики Филяс и Лабуйи оделись красными чертенятами. Немцы нарядились в костюмы польских уланов и напялили шапки с султанами, которые свешивались им на глаза. Меня сделали негром, вымазав черной краской лицо, грудь и руки до локтей. Я изображал африканского раба, привезенного вместе со львом из пустыни. Мне было строго-настрого приказано не говорить ни слова по-французски. На все вопросы посетителей я должен был вместо ответа улыбаться и скалить зубы. Даже родная мать не узнала бы меня в таком виде. Этого главным образом и добивался Лаполад, опасаясь, как бы среди толпы не оказался кто-нибудь из моих земляков.
Мы подняли невообразимый шум и часа два галдели так, что, кажется, и мертвый бы проснулся. Кабриоль закончил свой выход, Дьелетта протанцевала какой-то танец с Лабуйи, а затем на эстраде появился Лаполад в костюме генерала. Нам удалось собрать большую толпу. Я был ослеплен белизной чепчиков, украшавших головы глазевших на нас нормандок. Генерал сделал жест рукой, и музыка смолкла.
Наклонившись ко мне и протягивая сигару, которую он курил, Лаполад сказал:
— Не давай ей потухнуть, пока я буду говорить.
Я растерянно смотрел на него, как вдруг получил сзади здоровый пинок ногой.
— Ну, не глуп ли этот черномазый? — закричал Кабриоль. — Хозяин дает ему сигару, а он жеманится!
Публика нашла шутку очень забавной и разразилась смехом и аплодисментами.
Я никогда не курил и не знал, что мне делать: втягивать в себя дым или, наоборот, выпускать. Но сейчас было не до расспросов. Одной рукой Кабриоль взял меня за подбородок, другой потянул кверху за нос, а Лаполад быстро сунул мне в рот сигару. Вероятно, я делал уморительные гримасы, потому что зрители помирали со смеху.
Генерал снял свою шляпу с плюмажем. Водворилась тишина.
— Перед вами, — сказал он, — знаменитый Лаполад. Где же он? Неужели этот шарлатан в одежде генерала?.. Он самый. А почему, спросите вы, столь знаменитый человек вырядился таким шутом? Для того, чтобы понравиться вам, милостивые государи! Хотя каждый из вас в отдельности — человек почтенный, но, когда вы собираетесь вместе, вы становитесь настоящими ротозеями.
В толпе раздались недовольные возгласы и ворчание.
Ничуть не смутившись, Лаполад взял у меня изо рта сигару, несколько раз спокойно затянулся, а затем, несмотря на мое негодование и отвращение, снова сунул мне ее в рот.
— Эй, вы там! — продолжал он. — Господин в каске с ремешком и с красным носом, чего вы ворчите? Неужели обиделись, услышав от меня, что дома вы почтенный человек, а здесь, на площади, ротозей? Тогда прошу извинения… Я скажу иначе… Дома вы шутник, а здесь настоящий мудрец.
Толпа от восторга затопала ногами. Когда шум немного поутих, Лаполад продолжал:
— Итак, если бы я не переоделся генералом, вы не торчали бы здесь с разинутыми ртами и не таращили на меня глаза, а спокойно прошли бы своей дорогой. Но я знаю людей и знаю, на какую удочку их поймать. Вот потому-то я и выписал из Германии двух знаменитых музыкантов, которых вы сейчас видите перед собой; пригласил в труппу известного Филяса, слава о котором гремит по всему миру, пригласил Лабуйи — вот он стоит перед вами, и, наконец, изумительного Кабриоля, которого мне незачем хвалить — вы сами уже оценили его по достоинству. Вы стоите здесь потому, что ваше любопытство задето и вы говорите себе: «Посмотрим, что нам сейчас покажут!» Эй, господа музыканты, сыграйте нам что-нибудь веселенькое!
Я до сих пор помню наизусть это выступление, которое Лаполад разнообразил в зависимости от места и зрителей, и мог бы повторить его слово в слово. Удивительно, почему некоторые глупости навсегда сохраняются в памяти, тогда как полезные вещи запоминаются с большим трудом!
Однако в первый день я запомнил только начало его речи. Дым сигары вызвал у меня тошноту, и, когда я вошел в балаган, я точно отупел и двигался, как во сне. Мне полагалось по роли открывать двери клеток зверей, куда входила Дьелетта.
Я видел сквозь туман, что она подошла ко мне. Одной рукой она держала хлыст, а другой посылала публике воздушные поцелуи. Гиены, прихрамывая, медленно кружили по клетке, а лев, положив морду на лапы, казалось, дремал.
— Невольник, открой дверь! — приказала Дьелетта и вошла в клетку.
Лев не шевельнулся. Тогда она схватила его за уши своими маленькими ручками и изо всех сил потянула кверху, стараясь поднять ему голову. Лев не двигался.
Она в нетерпении ударила его хлыстом по спине. Лев вскочил, словно подброшенный катапультой, встал на задние лапы и зарычал так грозно, что у меня подкосились ноги. От страха и тошноты, вызванной курением, у меня потемнело в глазах, все вокруг завертелось, мне стало дурно, и я свалился на землю.
Ловкий и находчивый Лаполад умел использовать любую случайность.
— Видите, как страшен этот лев! — обратился он к публике. — Услышав его рычание, даже дети пустыни падают без чувств.
Мой обморок был непритворным, это было видно с первого взгляда, и публика поняла, что сцена не была подготовлена заранее. Все разразились громкими аплодисментами, а Кабриоль взял меня на руки, вынес из помещения и бросил, как мешок с тряпьем, где-то позади балагана.
Пока длилось представление, я пролежал там, чувствуя себя отвратительно, не в силах пошевельнуться, но слышал все, что происходило вокруг: и рычание льва, и вой гиен, и восхищенные крики публики.
Потом послышался топот расходившейся толпы, а через несколько минут кто-то потянул меня за руку. Это была Дьелетта. Она держала стакан воды.
— На, выпей немного воды с сахаром, — сказала она. — Какой ты глупый, что так испугался за меня! Но все равно, ты добрый мальчик.
