зонтом, жил в полном одиночестве, а больше всего потому, что у него была странная манера обращаться с людьми: в его речах звучала одновременно суровость и доброта.
— Эй, малыш! — закричал он. — Что ты здесь делаешь?
— Разве вы не видите — ловлю крабов.
— Ну так оставь своих крабов и иди за мной. Ты понесешь мою сетку и, право, не пожалеешь.
Я молчал, но по моему кислому лицу он понял мой ответ.
— Вот как! Значит, ты не хочешь?..
— Видите ли…
— Можешь не объяснять, я знаю, почему ты не хочешь. Но сперва скажи, как тебя зовут.
— Ромен Кальбри.
— Ты сын того Кальбри, который погиб в прошлом году, спасая бриг? Твой отец был настоящим человеком. — Я очень гордился своим отцом и после этих слов стал смотреть на господина Биореля с меньшей опаской. — Тебе девять лет, — продолжал он, положив руку мне на голову и глядя мне прямо в глаза, — сегодня пятница, сейчас полдень, и ты удрал из школы.
Я покраснел и опустил глаза.
— Что ты удрал из школы, нетрудно угадать, — продолжал он, — а теперь я тебе скажу — почему. Не пугайся, дурачок, я вовсе не колдун. Ну-ка, посмотри мне в глаза. Ты хотел воспользоваться отливом и кое- чего наловить?
— Да, сударь, и посмотреть на «Собачью голову».
«Собачьей головой» называлась скала, которая очень редко выступала из моря.
— Отлично! Я тоже иду к «Собачьей голове». Возьми мою сетку, и пойдем вместе.
Я молча последовал за ним, ошеломленный тем, что он так легко все разгадал. Хотя я знал его давно, но разговаривал с ним впервые, а потому не подозревал, что он больше всего интересуется тайными причинами поведения людей. Тонкая проницательность и большой жизненный опыт часто помогали ему угадывать истину, а так как он никого не боялся, то прямо высказал свое мнение, не считаясь с тем, приятно оно или обидно для окружающих.
Мне вовсе не хотелось разговаривать с ним — вернее, отвечать на его многочисленные вопросы. Но не прошло и четверти часа после нашей встречи, а он уже все знал обо мне, о моем отце, о моей матери и о наших родственниках. То, что я рассказал ему о своем индийском дядюшке, по-видимому, заинтересовало его.
— Любопытно! — сказал он. — Жажда приключений, нормандская кровь, смешанная с финикийской, — вот откуда могли взяться Гальбри, или Кальбри.
Но эти расспросы не мешали ему внимательно рассматривать песок под ногами и по временам подбирать раковины и травы, которые он велел мне складывать в сетку.
— Как это называется? — спрашивал он меня при каждой новой находке.
Чаще всего я молчал. Хотя мне были известны все эти травы и ракушки, но я не имел понятия, как они называются.
— Ты истый сын своей страны! — с досадой проговорил он. — Вы умеете только грабить и опустошать море, оно ваш исконный враг, с которым надо всегда быть настороже. Как вы не можете понять, что море для вас такая же мать-кормилица, как и земля, и что в подводных лесах, покрывающих морские равнины и горы, живет еще больше всяких животных, чем в лесах на земле! Неужели бесконечный горизонт, облака, волны говорят вам только о бурях и кораблекрушениях?
Господин Биорель говорил так горячо, что я был очень смущен. Но я передаю скорее свое впечатление от его слов, чем самые слова, которые мне трудно было запомнить, ибо я их не совсем понимал. Однако впечатление было огромное, и я как сейчас вижу господина Биореля под зонтиком, с протянутой к морю рукой, и себя, жадно следящего за его взглядом.
— Поди сюда, — продолжал он, указывая на углубление в скале, где еще оставалась вода. — Я хочу дать тебе некоторое понятие о жителях моря. Как по-твоему, что это?
И он указал пальцем на небольшой стебелек бурого цвета, прилепившийся к камню. На этом стебельке качался цветок с желтой чашечкой, ее резные края были белы как снег.
— Растение это или животное? Ты, конечно, не знаешь? Ну, так я тебе скажу, что это — животное. Если бы у нас было время побыть здесь подольше, ты бы, вероятно, увидел, как оно сходит с места, а ведь тебе известно, что цветы не разгуливают. Присмотрись к нему поближе, и ты увидишь, как этот цветок вытягивается, сжимается, покачивается. Ученые называют его морской анемоной. Но, чтобы ты убедился в том, что это и вправду животное, поймай мне креветку. Ты, конечно, знаешь, что цветы не едят, верно?
Сказав это, он взял креветку и бросил ее в чашечку анемоны. Чашечка закрылась и проглотила креветку…
В одной из ям, наполненных водой, я нашел маленького ската; стараясь спрятаться, он зарыл в песок плавники, но я заметил его по коричневым и белым пятнышкам на тельце и принес господину Биорелю.
— Ты нашел ската по его отметинам, по ним же находят его и хищные рыбы. На дне моря идет постоянная война: сильные убивают слабых, как слишком часто случается и на земле, только на земле это делается ради славы и богатства. Бедные скаты плавают плохо, они совершенно исчезли бы с лица земли, если бы природа о них не позаботилась. Посмотри на их хвост — он покрыт колючками и шипами, а потому, когда скат спасается от погони, его нельзя схватить сзади, и враги, привлеченные его пятнышками, отступают перед его броней. В этом состоит всеобщий знак равновесия, который ты можешь пока только наблюдать, а поймешь позже, когда вырастешь.
Я был восхищен. Можете себе представить, какое впечатление произвел этот наглядный урок на меня — пытливого и любознательного мальчика, постоянно задававшего вопросы, на которые никто никогда ему не отвечал. Страх перед господином Биорелем, заставлявший меня раньше молчать, быстро исчез.
Следуя за отступавшим морем, мы дошли до «Собачьей головы». Сколько часов пробыли мы там, не знаю. Я совсем забыл о времени. Я перебегал со скалы на скалу и приносил господину Биорелю раковины и растения, встречавшиеся мне впервые. Я набивал карманы всевозможными находками, которые на первый взгляд казались мне очень интересными, но вскоре выбрасывал их и заменял другими, пленявшими меня своей новизной.
Вдруг, оглядевшись кругом, я не увидел берега — он исчез в дымке тумана. Все небо было одинакового светло-серого цвета, а море такое спокойное, что мы едва слышали его плеск.
Будь я один, я тотчас же пошел бы обратно, потому что хорошо знал, как трудно во время тумана разыскивать дорогу на песке, но господин Биорель ничего не говорил, и я не осмеливался сказать ему об этом.
Между тем туман, окутавший весь берег, уже приближался к нам и подобно клубам дыма тянулся от земли до самого неба.
— Ай-яй-яй! Вот и туман! — сказал господин Биорель. — Если мы не хотим играть в жмурки, что было бы здесь довольно опасно, нам надо поскорей возвращаться домой. Бери сетку.
Но в эту минуту туман настиг и окутал нас, мы уже не могли больше различить ни берега, ни моря, находившегося в пятидесяти шагах позади; мы словно погрузились в серое марево.
— Море вон там, — спокойно сказал господин Биорель. — Нам следует идти прямо вперед.
Но как идти «прямо вперед» по песку, когда нигде нет ни тропинки, ни колеи, ни малейшего следа, ни даже какого-нибудь склона или подъема, указывающего, что ты спускаешься или поднимаешься?
Наше положение осложнялось еще тем, что до берега оставалось по крайней мере пол-лье[2].
Не прошло и десяти минут, как нам пришлось остановиться: мы наткнулись на груду камней.
— «Зеленые камни», — сказал я.
— Нет, это «Пульдю», — возразил господин Биорель.
— Право, сударь, это «Зеленые камни».
Он похлопал меня по щеке:
